Николай Гоголь - Мертвые души - библиотека "100 лучших книг". Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит

Полюби......аллерген! Если у тебя нет какого-либо конкретного органа, в который можно входить и ждать выплывания воспоминаний, то ты можешь представить, что ты сидишь на «чердаке», который является твоим жилищем и смотришь на экран компьютера (как ты себе это представлял во

Подходил к завершению первый месяц пребывания сына дома. Шок первых дней миновал, с ним вместе ушла эйфория. Жизнь вновь покатила по ровной колее, пора неожиданных поворотов и ухабов, казалось, осталась уже позади. И новое стало почти привычным, и незнакомый чужой малыш – своим и родным. Как вдруг!

Нет, надо признаться, что «вдруг» не было. В Школе приемных родителей очень четко обрисовали нам грядущие перемены, напрямую связанные с прохождением ребенком этапов адаптации в новой семье. Мы ждали, что вот-вот закончится счастливая пора «медового месяца» и мы с размаху влетим в новый самый сложный этап – «этап конфликтов», или, как его еще называют «полюби меня черненьким».

Ожидания были самые страшные. Не столько напугала информация в Школе приемных родителей, сколько рассказы приемных мам на форумах и в блогах. Тут встречалось такое, что просто «тушите свет»! Дети постарше, например, во многих случаях проявляли жестокость, неадекватность, даже совершали насилие, многие писали о лжи, воровстве и наветах на самих приемных родителей. Понятно, что ждать подобного от нашего полуторогодовалого сына мы вряд ли могли, и все же было тревожно. Хотелось надеяться, что мы готовы.

Первое время дома малыш вел себя очень осторожно. Он был словно замороженный, даже плакал редко. Ходил практически на цыпочках, не шалил, не кричал. Весь – будто сжатая пружинка. И только в глубине черных глаз нашего тихого ангела зияла бездна страха, боли и неверия. Сын улыбался, глаза нет.

В первое время, когда я обнимала и ласкала его, чувствовала, что он терпит мою ласку и объятия против воли. Сжимается в комочек и ждет, когда можно будет улизнуть. Внешне он не оказывал сопротивления, и все же чувствовалось, что стоит мне отпустить его, как вздох облегчения вырвется из его груди.

Ни муж, ни я не торопили его, понимая, какой большой путь от полного неприятия мы уже прошли, и с каким трудом дается сыну каждый новый шаг. Словно загнанный в угол зверек, он затаился и ждал, когда же мы начнем действовать по привычному для него сценарию. Когда отвернемся и окончательно исчезнем из его жизни. В том, что мама и папа не навсегда он, казалось, был абсолютно уверен. Но время шло, а мы не исчезали.

Мы не сразу заметили переход ко второму этапу. В определенный момент сын начал привыкать к нам, к дому, успокаиваться. Он перестал ходить на цыпочках, чувствовать себя гостем, расслабился и – понеслось! Все, что было тщательно запаковано в недрах его подсознания, начало потихоньку просачиваться в нашу ежедневную реальность. Уже спустя время, я вновь стала листать конспекты из Школы приемных родителей, к своему изумлению находя в них многое, если не все, что обычно характеризует поведение ребенка такого возраста на втором этапе адаптации.

Нарушение сна

В первые дни он засыпал спокойно сам в своей кроватке. Среди ночи давал мне знать, что хочет попить кефира, и, получив свою бутылочку, молча выпивал ее и снова засыпал. Потом, спустя недели три, он начал плохо засыпать вечером. Уложить его стало настоящей проблемой. Сын плакал безутешно, отвергая мои и папины объятия, сказки, все увещевания. Долго, до полного изнеможения рыдал, пока вся подушка не становилась мокрой от слез. После чего проваливался в сон, полностью обессиленный, с красным, распухшим от слез подрагивающим лицом.

Фото из личного архива Татьяны Мишкиной

Стереотипии: качание и биение

Иногда он просыпался среди ночи и начинал раскачиваться монотонно вперед-назад, сидя у себя в кровати и молча уставившись в пустоту. Я не знаю, сколько раз такое было, ведь обнаружила это явление случайно, проснувшись среди ночи. До сих пор помню ощущение от его взгляда. Он был как зомби, не реагировал ни на что вокруг, просто качался, будто маятник.

Потом, примерно в то же время, мы стали замечать, что сын внезапно мог начать ритмично бить ногами по бортиками кровати. Это могло случиться и вечером, когда сон никак не приходил к нему, и среди ночи, и даже ранним утром. Несколько раз я просыпалась оттого, что слышала этот стук. Сын, проснувшись раньше нас, не подавал голоса – просто лежал, глядя в потолок, и пинал деревянные рейчатые бортики кровати. Ноги его ниже колена все в итоге были покрыты синяками.

Агрессивное поведение. Вспышки гнева

Однажды, когда мы уже по традиции валялись утром в постели в ожидании сигнала будильника, произошло нечто неожиданное. На минуту наши взгляды встретились - Женя был безоблачно счастлив, как мне казалось, смеялись даже глаза. И вдруг внезапно взгляд его изменился, стал злым, холодным. Зрачки расширились, губы скривились и он внезапно наотмашь, со всей силы, ударил меня по лицу. И засмеялся.

Женя, ты что? - я была в шоке. У меня есть младший брат, племянники и я прекрасно знала, что дети могут «драться», воспринимая это как игру. Но тут было совсем по-другому. Щека натурально горела, я еле успела сощуриться, чтобы не получить в глаз.

В то утро я еще пыталась убедить себя, что не стоит искать в этом эпизоде тревожные симптомы. Мне хотелось наивно верить, что нас-то адаптация сильно не заденет, все пройдет гладко и почти безболезненно. Но интуиция говорила об обратном.

Женя выглядел не так, как обычно. Он тяжело прерывисто дышал, как после сильной нагрузки, был явно возбужден и при этом странно улыбался. Я попыталась его обнять, но он стал сопротивляться и отполз на противоположный край дивана. Там он уселся и начал раскачиваться, не переставая улыбаться. Улыбка была не естественной, натянутой, совсем не такой, как прежде.

В последующие несколько недель подобные случаи повторялись периодически. Его агрессия сперва была направлена только на меня, но вскоре сын начал буквально терроризировать кошку. Если до этого он мог обидеть ее случайно, «давая» ей свои игрушки, то теперь швырял в нее все подряд нарочно, со злостью, сопровождая нападения громким криком. А мог подойти и просто начать бить ее кулаками, хватать за усы. Несколько раз кошка царапала его довольно сильно, когда я не успевала отреагировать.

Аутоагрессия

Обычно, большую часть дня сын вел себя по-прежнему, но иногда он внезапно менялся и начинался мой ад. Он делал все назло, причем его выражение лица в этот момент было явно ненормальным, заводился, мог кричать, мог бить себя и меня кулаками по голове. Предугадать изменения в нем было невозможно, каждый раз его вспышки гнева и непонятное поведение заставали меня врасплох.

В этот период с Женей постоянно что-то случалось. Он падал, опрокидывал на себя горячую кашу или суп, прищемлял пальцы дверью. Я старалась изо всех сил защитить его, неотступно следуя по пятам. В определенный момент я стала понимать, что не все случайности так уж случайны.

Один эпизод особенно запомнился – когда Женя, прекрасно умеющий слезать с дивана, разбежался и упал ничком на пол. Никогда ни до, ни после он не падал с дивана лицом вниз. Со стороны это выглядело просто страшно – такой намеренный шаг с обрыва. Понятно, что на лбу был огромный синяк.

Именно после того падения, придя в себя, я ринулась повторно собирать информацию и нашла много описаний похожих случаев в форумах и блогах приемных мам и даже в учебниках по психологии. Не в силах справиться с эмоциональной болью, дети бессознательно наносят себе травмы, иногда довольно тяжелые.

Фото из личного архива Татьяны Мишкиной

Манипуляции

Когда у сына стали появляться синяки и царапины, муж начал возмущаться этим фактом и искать причину в моем отношении к Жене. Каждый вечер, придя с работы, он задавал мне одни и те же вопросы о том, как прошел наш день, не ругала ли я Женю, не шлепала ли я его, не падал ли он. Если обнаруживал новые травмы, начинал кричать, что я не слежу за ребенком, что плохо отношусь к нему. Наверно, мужа можно понять, но я даже описать не могу тот ужас, который творился в моей душе. Его недоверие стало для меня очень болезненным испытанием.

Сын отлично чувствовал «настроения в массах» и каждый раз радовался, когда папа его вечером «жалел». Мы могли весь день провести душа в душу, но едва заслышав звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, Женек несся сломя голову встречать папу с работы. После этого я переставала для него существовать. Если же мне все-таки надо было его взять на руки – банально, чтобы дать мужу спокойно раздеться – он начинал орать и биться в истерике, прячась от меня за папину спину с выражением страха на лице.

Что у вас опять сегодня случилось – спрашивал недоуменно муж, наблюдая, как Женя намертво вцепился в его футболку и смотрит на меня глазами, полными ужаса. – Ты опять ругала его? Или шлепала?

Я чувствовала себя заложницей. Меня обводил вокруг пальца мой собственный сын, который в свои год и пять месяцев мог произнести пару слов и едва научился ходить. Он заставлял мужа поверить, что я монстр. И понять мужа можно, ведь сложно представить, что такой малыш вообще способен манипулировать взрослыми. Увы, спустя время, и муж в этом убедился. Слава Богу, к тому моменту кризис практически миновал.

Расстройство пищевого поведения

Отношения с едой тоже были сложные. При том, что вес сына в момент, когда мы забрали его из дома малютки, был как раз на нижней границе нормы, он в первые несколько месяцев не прибавил ни грамма. В то же время, рос он довольно быстро – с семидесяти четырех сантиметров в декабре до восьмидесяти двух в апреле.

Накормить его было очень сложно. Шутками, прибаутками удавалось положить ему ложку в рот, но он не глотал пищу. Когда ее накапливалось во рту достаточно много, он просто выплевывал все.

Женя мог не есть НИЧЕГО, за исключением бутылки кефира ночью, и при этом не пить сутками, хотя такая ситуация была просто недопустима с учетом того, что ему необходимо было принимать постоянно токсичные лекарства. В итоге, мне пришлось отказаться от принципа «не хочешь-не ешь». После нескольких дней голодовки, я плюнула на все и тупо заставляла его есть. Мы могли проводить за завтраком два-два с половиной часа, пока сын не осилит маленькую тарелочку каши. То же повторялось за обедом и ужином.

Парадокс в том, что когда за столом появлялся кто-то новый – подруга, моя мама, гость – ситуация сразу менялась. Все недоумевали, зачем я так напрягаюсь, когда парень отлично ест!

Ты просто дай ему хлеба, - советовала подруга со знанием дела.

Нет, это не поможет, - обреченно вздыхала я, давным-давно испробовавшая этот метод и потерпевшая фиаско – А ну открой рот!

Потом сдавалась, и сын, не доев половины супа, удирал из-за стола. И тут же, к моему изумлению, радостно брал из рук подруги кусок простого белого хлеба и жадно начинал его есть.

Я же говорила, он просто не хочет твой суп – победно объявляла подруга.

Стоит ли говорить, что когда мы остались вдвоем, попытка повторить эксперимент с куском хлеба с треском провалилась.

Вот основные сложности, которые мы вместе переживали в этот злосчастный период:

• Нарушение сна;
• Стереотипии: качание и биение;
• Агрессивное поведение. Вспышки гнева;
• Аутоагрессия;
• Манипуляции;
• Расстройство пищевого поведения.

Фото из личного архива Татьяны Мишкиной

Конечно, где-то в сознании жило понимание, что этот период необходим, неизбежен. Что его наступление свидетельствует как раз о том, что первый этап нами успешно пройден и мы на верном пути. Но даже несмотря на все прочитанные статьи, книги, блоги и форумы, на обучение в Школе приемных родителей, очутившись внутри ситуации, я оказалась абсолютно к ней не готова.

До сих пор задумываюсь над тем, как же мы справились, как справилась с этим конкретно я сама. Постараюсь разложить по полочкам наш небогатый опыт.

Самое важное и, пожалуй, трудное – постоянно держать в памяти причину такого «трудного» поведения .

Первые месяцы после рождения Женя серьезно болел, постоянно была угроза его жизни. До полугода он находился в закрытом боксе инфекционной больницы. За ним никто постоянно не ухаживал, у персонала попросту не хватало времени и рук на общение с отказниками, и младенчик сутки напролет был один, наедине со своими страхами и неудовлетворенными потребностями. Он научился не плакать, когда больно и страшно, потому что понял – помощи ждать неоткуда.

Дальше был дом малютки, в котором сын провел чуть меньше года. Конечно, там были нянечки и воспитатели, серые облезлые стены больничной палаты сменила яркая просторная детская. В его жизни появились игрушки, новое общение и интересы. И все же, он повсюду носил с собой свое одиночество. Он свыкся с ним, смирился, если хотите. И перестал тянуться к людям.

Еще до нас в дом малютки приезжали потенциальные родители, чтобы познакомиться с ним. Женя категорически не шел на контакт. Он и ко мне не бросался в объятия, я долго и настойчиво добивалась от него взаимности, понимая, чем может быть обусловлена такая «колючесть» малыша.

После, уже перед судом, мы постепенно сблизились. Женя радостно встречал меня каждый раз и тосковал во время наших расставаний. Был суд, сын приехал домой. Первые два три дня дома он был в полном ступоре, а потом мне начало казаться, что сыночек начинает привыкать к нам, доверяется, ластится. Я помнила, конечно, об этапах адаптации, и о том, что «медовый месяц» не вечен. Но к тому, что последовало за ним, готова не была. До сих пор я не уверена, что к этому можно быть готовой.

Когда в очередной раз ситуация выходила из-под контроля, и я готова была сорваться на крик, мне достаточно было вспомнить о том, что пережил мой сын. Нам предстояло вместе пережить всю ту боль, которая копилась в нем долгие дни и месяцы одиночества, отверженности и страха. Те «плохие» качества, которые портили мою жизнь, помогли ему выжить в свое время. Необходимо было принять их, как должное, и мириться с ними, пока кризис не минует.

Я знала, что и этот конфликтный период закончится и просто ждала . Часто срывалась, кричала, плакала. Иногда ненавидела себя и почти ненавидела сына. И в то же самое время я испытывала к нему огромную, просто невероятную, жалость. Каждый раз, успокоившись, просила прощения у сына за свой срыв.

В самые черные моменты я старалась помнить о том, что все эти провокации, истерики пройдут, что это его крик о помощи. А еще проверка. Он очень боялся вновь поверить людям, поверить мне, разрешить себе открыться и любить. И потому всячески отталкивал меня, защищался со всей яростью дикого звереныша.

В какой-то момент я почувствовала – это мой ребенок! Чтобы он ни сделал, как бы не повел себя, ОН МОЙ . Даже, когда злюсь на него и почти ненавижу, даже если буду знать, что он никогда не полюбит, не примет меня. Наверно, тоже чувствуют мамы, усыновленные подростки которых совершают жуткие преступления и непоправимые ошибки. Я знаю, что они чувствуют. ОНИ ЧУВСТВУЮТ БОЛЬ СВОЕГО РЕБЕНКА, потому что эта боль становится их болью.

Пережив всю глубину отчаяния, обретаешь силы идти дальше. Женя рычит и вырывается, зрачки расширены, бешеный взгляд. Пытается высвободить руку, чтобы снова меня ударить. Я отстраняю его, встаю и ухожу в другой конец комнаты. Он начинает бить себя кулаками по голове. Возвращаюсь к нему быстрым шагом и вижу, как он весь съеживается будто в ожидании удара. Я правда злюсь, я в гневе. Снова беру его, вырывающегося и кричащего, на руки, с усилием прижимаю к себе.

Все равно люблю тебя, слышишь?

Неа! – кричит он.

Люблю, все равно люблю, – мы садимся вдвоем на пол, в обнимку. Постепенно он перестает сопротивляться, становится мягким, хрупким, ранимым и очень маленьким. – Люблю…

Мои слезы капают на его макушку, он прижимается мокрой щекой к моей коленке, обхватывает ее руками. Тает, словно воск. Усталые, обессиленные и опустошенные сидим на полу и качаемся, вперед-назад, вперед-назад. Я убаюкиваю его, как младенца. И себя. И точно знаю, это не конец. Опять все повторится, и не один раз, и не два. И пусть. Все равно люблю.

Понадобится не один год, пока мой мальчик всю боль свою переболит. И я буду рядом. Ему важно убедиться, что это так, что не предам его, не брошу, не обижу. Он хочет быть самым хорошим для меня и старается изо всех сил. Но негативный опыт снова и снова толкает его испытывать меня, проверять. Он хочет знать, что нужен мне любой.

Фото из личного архива Татьяны Мишкиной

«Полюби меня черненьким». Эту фразу я услышала впервые в Школе приемных родителей и тогда же поймала себя на мысли, что об этом, наверно, мечтает каждый, в том числе и я. О принимающей, безусловной ЛЮБВИ. Я думаю, этот период – самый сложный – как раз об этом.

Сегодня я уже дважды мама. И я знаю, что не всегда адаптация так болезненна и трудна. Когда в мою жизнь пришла Сашенька, все было иначе. Мое ласковое солнышко живет на другой глубине, многие из наших человеческих страстей чужды ей, незнакомы. Не представляю ее в гневе, в обиде, в безысходности. Даже если случится с ней печалька – она как легкое облачко – прольется дождем из чистых светлых слез, и снова улыбка на лице.

Нет, Женька совсем не плохой. Вернее, не так: для меня он самый лучший. Моя сложная, больная любовь. Мой первенец. Он невероятно обаятельный и умный. И очень добрый. Его душа способна вместить в себя всю палитру человеческих чувств, эмоций и страстей. Но он маленький, и еще не всегда способен владеть собой, находить верный пусть. Впрочем, я тоже не умею иногда, до сих пор путаюсь, сбиваюсь с пути, учусь. Но нам хорошо, мы теперь вместе. Если кто заблудится – другой поддержит. Мы же семья.

Спустя полгода случилось так, что муж перестал уезжать на работу каждый день. Не могу сказать, что отношения с сыном испортились или осложнились, но у папы нашего на многое открылись глаза. Хотя он видел совсем уже другого Женю, не того, с которым мы сражались каждый день всю прошлую весну. Сражались не друг с другом, хотя так могло показаться стороннему наблюдателю.

Мы были с сыном на одной стороне. И победили. Впереди еще вся жизнь и, конечно, не один еще бой!

На этот пост меня сподвиг нижеследующий текст А.Кончаловского о цинизме, и даже не столько сам текст, сколько комментарии к нему, многие из которых удручают своим невежеством, неумением вести дискуссию цивилизованно, да и просто неумением СЛЫШАТЬ, что говорит другой - употребляя одни и те же слова, говорят каждый о своем.

Поняла, что согласна со многим из того, что здесь написано.
Человек не изменился - это понятно любому, кто изучает историю.
Мы - человечество в целом - не взрослые.
Вечные подростки.
Личинки, как пишет Улицкая.
Но я все равно продолжаю верить - ах, романтизм неистребим! - в человека. Может, в конце концов из нас вылупятся какие-нибудь бабочки...

Да, и всегда подозревала, что циники - это бывшие романтики, которым жизнь пообломала крылья.

Вот тут, кому интересно, про киников-циников:

Кинизм:
* Аскесис (ἄσκησις), способность к самоотречению и перенесению трудностей. Аскесис киников - предельное упрощение; предельное ограничение своих потребностей; отстраненность от того, что не является предельно необходимым по функции человека как живого существа; «сила духа, характера».
* Апедевсия (ἀπαιδευσία), способность к освобождению от догм религии и культуры. Апедевсия киников - отстраненность от культуры и общества. Киники считают, что культура (в частности письменность) делает знание мертвым и т.о. необразованность, невоспитанность и неграмотность считаются [кинической] добродетелью.
* Автаркия (αὐτάρκεια), способность к независимому существованию и самоограничению. Автаркия киников - независимость и самостоятельность, отказ от семьи, отказ от государства.

Некоторые изречения Антисфена:

Не пренебрегай врагами: они первые замечают твои погрешности.
Добродетель для мужчины и женщины - одна.
Что блаженнее всего для человека? Умереть счастливым.
Какая наука самая необходимая? Наука забывать ненужное.
Как стать прекрасным и добрым? Узнать от сведущих людей, что надо избавляться от пороков, которые в тебе есть.
Безвестность есть благо.
В общественной жизни мудрец руководствуется не общепринятыми законами, а законами добродетели.
Справедливого человека цени больше, чем родного.
Для мудреца нет ничего чуждого и недоступного.
Мудрец не будет избегать любовных связей - ибо только мудрец знает, кого стоит любить.
Чтобы быть счастливым, достаточно быть добродетельным; научить добродетели человека возможно.
Добродетель проявляется в поступках и не требует ни обилия слов, ни обилия знаний; все, кто стремится к добродетели, между собой друзья.
Своими соратниками нужно делать людей мужественных и справедливых; лучше сражаться среди немногих хороших против множества дурных, чем среди многих дурных против немногих хороших.
Все дурное считай себе чуждым.
Понимание, разумение, знание суть незыблемое; их не сокрушить силой, не одолеть изменой; они должны быть сложены из неопровержимых/доказанных суждений.

Несколько цитат в тему:

Цинизм - это неприятный способ говорить правду. (Лилиан Хеллман)
Циник прав в девяти случаях из десяти, но убеждён, что прав во всех десяти случаях. Именно это делает его невыносимым. (Чарлз Иссави)

И в заключение - для тех, кто не знал или забыл:

"Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит" - слова знаменитого русского актера Михаила Семеновича Щепкина (1788- 1863), ставшие крылатыми благодаря Н. В. Гоголю, который использовал их в своей поэме «Мертвые души» (1842). В одной из первоначальных редакций ее второго тома Чичиков рассказывает некий анекдот, который заканчивается словами: «Не стыдно ли тебе так поступать с нами? Ты все бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».
Иносказательно: постарайтесь принять нас такими, какие мы есть, со всеми нашими недостатками, проблемами, заботами. Только в этом случае ваше расположение к нам будет проявлением истинной доброты, настоящего участия (шутл.-ирон.).

Старший брат попал в травмпункт из-за драки: поцарапали ножом, но все обошлось. Врач называла его: «боец невидимого фронта» – с издевкой. И я подумала: он-то как раз боец видимого фронта. Нож очень даже осязаем. А все мы, остальные, – без явных ножевых ранений – наоборот, бойцы невидимого фронта. Главные сражения – внутри меня. Каждый день, каждый час, каждую минуту. И каждую минуту – или побежденная, или победительница.

Полгода я была побежденной. Это я поняла потом. А тогда казалось – все хорошо, я люблю и любима. Я жила в гражданском браке, и мы собирались расписываться. Мой друг тянул с браком, моя мать стала капать на мозги: «Разуй глаза, он тебя не любит!». С матерью у меня все сложно. В это же время – разрыв с любимой подругой. Я осталась одна. И пошла креститься. Почему? Мне тогда пришла в голову мысль, что я стану защищенной, не такой уязвимой. Священник, крестивший меня, оказался обалденным! Я не думала, что бывают такие – прикольные, понимающие. Я пришла к Богу. И ушла от друга. Это была маленькая первая победа.
«Извини, Аня, но придется тебе вернуться домой. Знаю, что не хочется. И будет сложно. Ты ведь уходила, пошвыряв вещи в спортивную сумку и пообещав матери, что не вернешься. И хлопнула дверью. А теперь все изменилось. А идти больше некуда – только домой. Еще вариант: остаться с ним. Это ты ведь поставила точку».
В придачу к сложной маме дома еще сложный брат. Не надо домой. Будет только хуже… Но это ведь поражение. Смертельная рана. А расписываться и венчаться друг не хочет. Значит, вариантов нет. Иди.
Каждое воскресение я за шкирку тащу себя в храм. Первое время я туда бегала. Вставала утром и бежала, как на свидание с любимым. Теперь – не получается. Хочется спать, вообще делать что угодно, только не быть на службе. Я могу не пойти туда. Земля не разверзнется подо мной. Не упадет на голову кирпич. И жертвой теракта я не стану. По крайней мере, я в это верю. Но я знаю, что буду побеждена. И мне будет плохо. Не от Бога плохо – от себя самой. Потому что храм для меня – как костыли для неходящего человека. Как-нибудь доковыляю на них до следующего воскресенья.
Недавно в одном ЖЖ я нашла потрясное стихотворение. Как будто про меня написано.

Я забываю после душа опять надеть крест
И пропускаю литургию, чтобы спать лишний час,
Но я взываю к Тебе из таких безумных мест –
Во имя чье, не разобрать, но Ты и там среди нас.

Ведь без руки Твоей не быть ни морю, ни кораблю,
Ведь у Тебя в руке небо, как серебряный флаг.
Еще беда моя, Господи, – людей не люблю,
Но дай мне силы поступать, как будто это не так.

Каждый день мне хочется послать брата далеко и надолго. Навсегда. Он алкоголик. Чего ради мы должны с ним возиться и сколько можно его терпеть?! 30 лет он сидит на шее матери. За все время больше двух-трех месяцев он на работе не задерживался. Есть внебрачный больной ребенок, которому алименты вместо брата платим мы с матерью.
Иногда я не понимаю мать. Я бы на ее месте уже давно вышвырнула братца на улицу. Человек пьет уже семь лет. Пару раз пытался покончить жизнь самоубийством. И в больницу неизменно ходила мать, и покупала лекарства. Он сломал замок на двери моей комнаты, своровал и пропил золото. Он не хочет ничего менять. Вопросов нет.
«Нет. Я ничего тебе не дам. Я не хочу с тобой разговаривать. Пошел ты знаешь куда… Сколько можно?!»
У брата опухшее лицо. Куда подевался мальчик с взглядом рафаэлевского ангела?
Как же он меня достал, Господи! Видеть его рожу не могу. А ведь надо дотащить его до комнаты – не в коридоре же ему валяться… Хорошо, что голову не разбил о выступ. Или жаль, что не разбил… Знаю, что так нельзя. Меня снова победили. Как Каина – зависть, меня – ненависть. Но Авель был хорошим! А мой братец… Как же он мне НАДОЕЛ!

«Но Ты веди меня за руку, пока не надоем,
И даже если надоем, веди меня все равно».

Стиснуть зубы. Силой заставить себя подойти к лежащему телу. Когда-то в детстве мы вместе играли в футбол.
Я не хочу так жить. Я еще универ не закончила. Я не хочу жить в этой квартире с этими людьми. Пусть даже это родная мать и брат.
«Хочешь вернуться к нему? Он пока ждет и надеется… Все в твоих руках, Анечка».
Вот именно: все решаю я. Как я сейчас решу – так и будет. Но есть еще потом… Сейчас это будет, надо признать, капитуляция. Поражение. Потом – последствия поражения. Вспоминаю классику – Достоевский сказал, что поле битвы – сердца людей, где дьявол борется с Богом. И еще. Не помню, кто сказал, но в точку: «Войны проигрываются не на поле битвы, а в голове, в сердце человека». Мое сердце и душа – бесценны. Раз за них идет такая война. И твои тоже. И ее. И его.
Надо же. Это единственная война, которую никогда нельзя прекращать. До самой смерти. Эта война – внутри меня – как ни странно, идет мне на пользу. Может, я даже научусь когда-нибудь хоть немного любить людей? Вот если бы брат не пил…
«Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит». Р-р-р-раз! Рывок! Приподнимаю за плечи брата, тормошу. Потом поливаю водой. Он тяжелый, руки дрожат от напряжения. Может, он сможет доползти до комнаты? Или принесу стул, облокотится на него, встанет.
Брата победили – вот он валяется передо мной в грязных джинсах, с перебитым носом. Правда, я не знаю, чье поражение больших масштабов – его или мое. Я себя утешаю: это он пока валяется. Может быть, когда-нибудь все изменится? Не сработало. Я вообще скептик. Думаю, брату уже недолго осталось – и скоро мы все вздохнем с облегчением, как говорится.
Я не святая. И я не хочу возиться с алкоголиком. У меня полно других дел. Он сам выбрал себе такой путь. Мы делали все, что могли. Даже Бог не спасет человека, если человек сам того не хочет. А я всего лишь студентка с кучей проблем и долгов.

«Еще беда моя, Господи, – людей не люблю,
Но дай мне силы поступать, как будто это не так».

Да, что-то пока не очень получается. Но впереди – целая жизнь. По крайней мере, я в это верю. Ведь Бог забирает в наилучший момент. А он для меня пока не наступил. Значит, впереди – слава Богу! – много-много лет войны.

Душа моя! ведь мне ж не прогнать его, - сказал генерал.

Зачем прогонять, но зачем и любить?!

А вот и нет, ваше превосходительство, - сказал Чичиков Улиньке, с легким наклоном головы, с приятной улыбкой. - По христианству именно таких мы должны любить.

И тут же, обратясь к генералу, сказал с улыбкой, уже несколько плутоватой:

Изволили ли, ваше превосходительство, слышать когда-нибудь о том, что такое - «полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит»?

Нет, не слыхал.

А это преказусный анекдот, - сказал Чичиков с плутоватой улыбкой. - В имении, ваше превосходительство, у князя Гукзовского, которого, без сомнения, ваше превосходительство, изволите знать…

Не знаю.

Был управитель, ваше превосходительство, из немцев, молодой человек. По случаю поставки рекрут и прочего имел он надобность приезжать в город и, разумеется, подмазывать судейских. - Тут Чичиков, прищуря глаз, выразил в лице своем, как подмазываются судейские. - Впрочем, и они тоже полюбили, угощали его. Вот как-то один раз у них на обеде говорит он: «Что ж, господа, когда-нибудь и ко мне, в имение к князю». Говорят: «Приедем». Скоро после того случилось выехать суду на следствие, по делу, случившемуся во владениях графа Трехметьева, которого, ваше превосходительство, без сомнения, тоже изволите знать.

Не знаю,

Самого-то следствия они не делали, а всем судом заворотили на экономический двор, к старику, графскому эконому, да три дни и три ночи без просыпу - в карты. Самовар и пунш, разумеется, со стола не сходят. Старику-то они уж и надоели. Чтобы как-нибудь от них отделаться, он и говорит: «Вы бы, господа, заехали к княжому управителю немцу: он недалеко отсюда и вас ждет». - «А и в самом деле», - говорят, и сполупьяна, небритые и заспанные, как были, на телеги да к немцу… А немец, ваше превосходительство, надобно знать, в это время только что женился. Женился на институтке, молоденькой, субтильной (Чичиков выразил в лице своем субтильность). Сидят они двое за чаем,ни о чем не думая, вдруг отворяются двери - и ввалилось сонмище.

Воображаю - хороши! - сказал генерал, смеясь.

Управитель так и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» - «А! говорят, так вот ты как!» И вдруг, с этим словом, перемена лиц и физиогномии… «За делом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажите книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, связали, да в город, да полтора года и просидел немец в тюрьме.

Вот на! - сказал генерал. Улинька всплеснула руками.

Жена - хлопотать! - продолжал Чичиков. - Ну, что ж может какая-нибудь неопытная молодая женщина? Спасибо, что случились добрые люди, которые посоветовали пойтина мировую. Отделался он двумя тысячами да угостительным обедом. И на обеде, когда все уже развеселились, и он также, вот и говорят они ему: «Не стыдно ли тебе так поступить с нами? Ты все бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет,ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».

Генерал расхохотался; болезненно застонала Улинька.

Я не понимаю, папа, как ты можешь смеяться! - сказала она быстро. Гнев отемнил прекрасный лоб ее… - Бесчестнейший поступок, за который я не знаю, куда бы их следовало всех услать…

Друг мой, я их ничуть не оправдываю, - сказал генерал, - но что ж делать, если смешно? Как бишь: «полюби нас беленькими»?..

Черненькими, ваше превосходительство, - подхватил Чичиков.

Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит. Ха, ха, ха, ха!

И туловище генерала стало колебаться от смеха. Плечи, носившие некогда густые эполеты, тряслись, точно как бы носили и поныне густые эполеты.

Чичиков разрешился тоже междуиметием смеха, но, из уважения к генералу, пустил его на буквуэ:хе, хе, хе, хе, хе! И туловище его также стало колебаться от смеха, хотя плечи и не тряслись, потому что не носили густых эполет.

Воображаю, хорош был небритый суд! - говорил генерал, продолжая смеяться.

Да, ваше превосходительство, как бы то ни было… без просыпу… трехдневное бдение - тот же пост; поизнурились, поизнурились! - говорил Чичиков, продолжая смеяться.

Я не знаю, меня только берет одна досада.

В самом деле, необыкновенно странны были своею противуположностью те чувства, которые родились в сердцах троих беседовавших людей. Одному была смешна неповоротливая ненаходчивость немца. Другому смешно было оттого, что смешно изворотились плуты. Третьему было грустно, что безнаказанно совершился несправедливый поступок. Не было только четвертого, который бы задумался именно над этими словами, произведшими смех в одном и грусть з другом. Что значит, однако же, что и в паденье своем гибнущий грязный человек требует любви к себе? Животный ли инстинкт это? или слабый крик души, заглушённой тяжелым гнетом подлых страстей, еще пробивающийся сквозь деревенеющую кору мерзостей, еще вопиющий: «Брат, спаси!» Не было четвертого, которому бы тяжелей всего была погибающая душа его брата.

Я не знаю, - говорила Улипька, отнимая от лица руку, - меня одна только досада берет.

Только, пожалуйста, не гневайся на нас, - сказал генерал. - Мы тут ни в чем не виноваты. Поцелуй меня и уходи к себе, потому что я сейчас буду одеваться к обеду. Ведь ты, - сказал генерал, вдруг обратись к Чичикову, - обедаешь у меня?

Если только ваше превосходительство…

Без церемонии. Щи есть!

Чичиков приятно наклонил голову, и, когда приподнял потом ее вверх, он уже не увидал Улиньки. Она исчезнула. Наместо ее предстал, в густых усах и бакенбардах, великан-камердинер, с серебряной лоханкой и рукомойником в руках.

Ты мне позволишь одеваться при себе? - сказал генерал, скидая халат и засучивая рукава рубашки на богатырских руках.

Помилуйте, не только одеваться, ко можете совершать при мне все, что угодно вашему превосходительству, - сказал Чичиков.