Рассказ - быль. Рассказ-быль

Виктор Янукович дал указание силовым ведомствам начать борьбу с распространением наркотиков. Понятно, что сказать - не сделать. Но и молчать об этой беде действительно больше нельзя, вернее бормотать что-то невнятное и уж тем более попустительствовать тому «беспределу», что творится в нашем, со всех винтов сорвавшемся «свободном обществе».

Это рассказ о моих друзьях - талантливых музыкантах, которые много могли бы ещё сделать в жизни хорошего, если бы не наркотики…

Сегодня мне позвонили и сказали, что умер Буркел, Слава Бурков. Ему не исполнилось и 44-х, для «малолеток» старик, а, в общем-то, молодой ещё человек. Да и музыкант, каких поискать… Говорю об этом, чтобы знали хотя бы, что был такой. БЫЛ…

Да и есть же где-то… А значит: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, Вячеслава!..»

Как весело трепещет на ветру чёрный флаг с черепом и перекрещенными костями! Каким иногда романтическим кажется зло, как мы легко привлекаем его к себе, играем, забывая, что эта игра и есть наша жизнь - первая и последняя репетиция перед вечностью.

До сих пор у меня где-то хранится свёрнутый трубочкой плакат. Буркел с гитарой наперевес, Юрец за клавишами, Михалыч с басом, Сёч на барабанах и Шура Куликов с микрофоном. Все улыбаются, полны надежд и ожидания самых радужных перспектив. Это группа «Весёлый Роджер».

Когда в 90-м году, тогда ещё с подачи комсомольских органов, организовали в Крыму первый рок-фестиваль, до финала добрались двое - «Остров Крым» и «Весёлый Роджер». Победили последние. Казалось, вот-вот начнётся новая жизнь: концерты, гастроли, работа в студии… И точно, - новая жизнь началась, но не для одной только группы, а сразу для всей страны. Обрушилось внезапно всё то, что строилось и копилось десятилетиями, и, как водится, обрушилось на головы несчастных обывателей. Новая жизнь, как тревожная комета повлекла за собою шлейф нищеты, страха и того, что называют «разгулом преступности»…

Первым канул клавишник - Юра Трегубенко. Как-то нелепо, глупо пропал парень, так, что до сих пор трудно поверить, что это всё не понарошку, а в самом деле и навсегда… Среди ребят он казался самым благополучным - сын состоятельных родителей, красавчик и любимец девушек. Многое обещал сделать, и делал, в том числе в финансовом отношении, для группы. И сделал бы ещё, не будь проклятый Роджер таким весёлым…

Беды Юрца начались, когда он занял у отца крупную сумму денег и вложил в какую-то московскую контору, в ожидании сказочных дивидендов. Естественно, через пару недель контора растворилась в воздухе. Сказка закончилась. Говорят его «вели», от самого Симферополя спецы в своей области, - мошенники, которых и сейчас не мало, а тогда было просто пруд пруди… Кроме всего прочего Юра пристрастился к наркотикам, впрочем, как-то умел ещё сохранять хорошую мину, продолжая играть, кутить и мотаться с ветерком на своей «девятке», которую ему подарили родители.

Как-то он весёлый вернулся с Алушты, встретил Димку Михалыча (басиста) и позвал его в ресторан, там они откушали водочки, потом Юра снова сел за руль, и они поехали ещё куда-то, выпили пива, потом ещё… так, что, в конце концов, даже видавший виды Михалыч отказался садиться с Юрой в машину. Но его уже, «понесло». Он поехал один, петляя, к Дьяку - местному барыге и за любые деньги стал уговаривать, чтобы тот его уколол. К чести Дьяка, видя состояние Юры, он наотрез ему отказал. Тогда Юра поехал к N и тот согласился, уколол Юру, тот присел на диван, склонил голову, а через минуту захрипел и повалился набок. N стал делать ему искусственное дыхание и массаж сердца, но всё это уже не имело смысла. Тогда он уложил умирающего Юру в его же собственную машину и повёз в 6-ю больницу. Вышел дежурный врач, посмотрел на отходящего клавишника и сказал: «А зачем ты мне труп привёз? Я его не приму». И ушёл. Это было уже очень поздно вечером. N отвёз, теперь уже действительно мёртвого, Юру в парк, и оставил в тихом, неприметном месте вместе с машиной… На похоронах убитая горем мать обвиняла почему-то во всём Михалыча, посылая в его адрес тяжкие проклятья…

Так «Весёлый Роджер» из квинтета превратился в квартет.

Следующим настал черёд Димки Дмитриенко (Михалыча). Любопытный он был человек: появился на свет в семье потомственных алкоголиков, родители его умерли рано, а сам он в пятом классе угодил в спецшколу… Словом, следующей ступенькой его жизненного пути, судя по всему, должна была стать тюрьма, но тут, неожиданно у Михалыча обнаружились способности к музыке, он взял в руки гитару, и тюрьма как-то отошла на второй план…

Я тогда учился в бурсе, «клеил» девчонок, и гитара мне была необходима как воздух. Я её где-то достал, но играть-то не умел и учиться ленился, но когда однажды Михалыч заглянул к нам в общагу, взял гитару и, что называется, «сделал рощу» - меня это зацепило, и я стал заниматься. Вот такую роль в моём культурном развитии сыграл Дима Дмитриенко.

С юмором у него было всё в порядке. Некоторые его шутки я помню до сих пор. Вот, например, Дима услышал новую «команду», и свой восторг передаёт следующими словами. «Ну, они играют, блин… Просто пальцы на ногах в дули заворачиваются!!!». Или стал одно время популярен джазовый басист Стэнли Кларк, а Дима, я напомню, тоже был басист. И вот он идет чем-то опечаленный. «Привет, - говорю, - Михалыч, чего не весёлый такой»?

Да Стэнли Кларк на пятки наступает!..

К великому сожалению, Дима не избежал участи своих предков и тоже очень скоро «подсел на стакан». Вперемешку с беспорядочным употреблением наркотиков это приносило печальные плоды. Как-то нам удалось заманить его к нам на репетицию (я к тому времени сам пытался где-то играть). Михалыч пришёл пьяный в дрезину, но ринулся в бой - схватил гитару, уселся на стул и вот - звучат первые аккорды песни, и Михалыч с блаженной улыбкой, не выпуская гитару из рук, валится прямо лицом в пол. Грохот, визг железа по струнам, помехи, гул… Репетиция прерывается.

Была у него собака - Батлер, названная так в честь гитариста и певца Джонатана Батлера и жена, которая несколько лет терпела залёты Михалыча, как я понимаю исключительно из уважения к его таланту. Затем она уехала, почему-то в Турцию, как говорили тогда деликатно - «вышла замуж», хотя обычно крымские девочки ездили в Турцию не совсем за этим. Жил он на отшибе в старом бесприютном домишке, который ему каким-то чудом достался от старшего брата, умершего классически - от цирроза печени. Я был в этом домике, последний раз вот при каких обстоятельствах.

Как-то вечером я возвращался в троллейбусе домой. Вдруг на одной из остановок вижу - Михалыч, пьяный, конечно; рядом с ним, прислонённая к стене, гитара. Пока троллейбус стоял, Дима беседовал с какими-то забулдыгами. Но вот они ушли, троллейбус тронулся с места, а Михалыч только тут заметил, что это был его номер. Забыв о гитаре, он бросился вдруг с криком догонять троллейбус и у всех на глазах провалился в водосточный люк, с которого спёрли чугунную решётку. Как он не переломал тогда ноги - я не знаю. К счастью люк оказался не глубоким, люди зашумели, водитель остановился (чудо!) и принял Михалыча на борт. Он меня узнал, обрадовался, стал нести какую-то чушь, но, главное, было понятно, что до дома он самостоятельно не доберётся.

Мы вышли на остановке и стали впотьмах (фонари не горели) забираться в гору. Недавно прошёл дождь, было грязно и скользко. Димка несколько раз падал, я его поднимал, тащил дальше, потом он вдруг начинал упираться и что-то доказывать, объяснять, так что путешествие наше затягивалось и превращалось в мучение. Совсем уже в темноте мы добрались до старой, перекошенной калитки, вошли во двор и оказались перед убогой хибаркой. Таким запустением и тоской веяло от неё, что мне стало как-то не по себе. Я долго допытывался у Михалыча, где он прячет ключ, наконец, что-то удалось разобрать в его бормотании, я прислонил его к ржавому листу железа и пошел за ключом. Когда я уже возвращался - Дима у меня на глазах вдруг начал сползать лицом по этому ржавому, покарябанному железу. Подхватить я его не успел…

Через некоторое время я узнал, что Димка уехал в Москву. Может быть, он хотел сменить обстановку, попробовать начать всё заново… Но Москва город не только возможностей, но и соблазнов. Дима сошёлся с девушкой-наркоманкой и угодил в семью, где, как мне рассказывали, первой, «почётной» дозой вмазывалась… мама его подруги. Это был конец.

Я не знаю в точности, что произошло, но когда Дима умер и попал в морг, оказалось, что у него нет родственников, которые могли бы забрать тело. Только через пол года кто-то приехал из Симферополя и Диму похоронили. Ему было тогда чуть больше тридцати…

Дальше настала очередь Сёча, и от него это меньше всего можно было ожидать. По совести сказать, я плохо его знал, так - видел только несколько раз. Он не был ни запойным, ни оторванным - крепкого вида паренёк, музыкант. Типичный представитель андеграунда, но не маргинального, а самого умеренного толка. Последнее время он играл в «Фальстафе», и никаких неожиданностей в его жизни не предвиделось. Я долго не знал, от чего он умер. Увы, оказалось, и он кололся. Потихоньку… Занёс инфекцию, началось заражение крови…

Он долго спал тем утром и не понятно было: то ли с «отходняка» человек, то ли отходит… когда поняли, что отходит, было уже поздно. Пока оформляли в больничку, он помер.

Вскоре за ним отправился Шура Куликов или как его ещё называли «Балаганов». Он был человек действительно широкой и артистической души и к тому же обладал прекрасным голосом. Помню, я попал случайно на какую-то уж совсем отстойную, панковскую рок-тусовку, которая проходила в клубе «Маяк». Гвоздём программы был легендарный Коля Рок-н-ролл, который, (сам, по-видимому, «убитый в смерть»), стоял на сцене, смотрел на какую-то блестящую висюльку у себя на запястье и пел: «Бициллин три, бициллин пять… Бициллин три, бициллин пять…» и так без конца. Кто не знает - бициллин - это лекарство от триппера. Словом, замечательная песня. И под её аккомпанемент в самом центре зала пьяный в умат панк старался написать в бутылку. Такое вот брутальное шоу… Не знаю, каким образом попал сюда Шура, но когда он вышел на сцену и запел, поначалу а-капелло, - это было так мощно и свежо, что даже циничные панки как-то притихли. Впрочем, и сам Шура был не из общества трезвенников, не брезговал он и наркотиками, но как-то всегда знал меру, так что, по крайней мере, внешне, производил впечатление здорового и увлечённого человека. Правда, увлечения его были весьма разнообразны… Например, когда однажды стало совсем невмоготу от безденежья, Шура взял у подруги круглое зеркальце и пошел на вокзал, в помещении «камеры хранения» которого было полно народу. Он дождался, пока некто стал прятать в ячейку партию турецких кожаных курток, и умудрился в зеркальце подсмотреть набранный номер. Что было дальше - объяснять не надо…

В другой раз мой брат встретил его возле автоцистерны с живой рыбой, причём не с той стороны, где у стола суетилась торговка, а с обратной. Когда брат спросил у Шуры, что он тут делает, он ответил.

Сейчас тёткина очередь, а потом моя… Видишь подсак? пока там народ суетится - ныряем по очереди… а что делать жить-то как-то надо!.. И действительно, времена тогда были отчаянные… Но это только так, к слову…

И всё-таки Шура никогда не унывал и может быть благодаря своему оптимизму почти, что выбился в люди. Он поехал в Москву, пел там свои песни, поначалу на Арбате, потом в клубах, кажется, даже с Агутиным и другими столичными звёздами, участвовал в каких-то проектах и… оставался Балагановым Шурой. Рассказывали, как он однажды оказался с другими музыкантами в опорном пункте милиции (ну, с кем не бывало) и вот менты отнимают у Шуры коробок с конопляными семечками.

Что это, - спрашивают?

Как что? - изумляется Шура не моргнув, - Мы ведь музыканты, а это наш маракас… и он тут же изображает игру на этом диковинном инструменте.

Говорят, у ментов чуть пупки не развязались от смеха и они всех отпустили. Да… всё-таки был в нём такой здоровый запал оптимизма. Но тем более конец его оказался для всех неожиданностью.

Они играли в тот день с Куби в «Спасательном круге». Потом зашли в казино и неожиданно сорвали Джек-пот. Поделили деньги, потянули на радостях пивасика и распрощались на остановке. Куби пришёл домой, переоделся. И тут ему позвонили и сказали: «Слушай, это не твой приятель мёртвый лежит возле клуба?»

Как мертвый, ты что?!

Ну, приходи, посмотришь…

Куби помчался обратно и застал мертвого Шуру без следов насильственной смерти. Просто был человек и не стало… Он так и упал на собственную гитару, раздавил её. Лежал и смотрел удивлённо в небо. Куби закрыл ему глаза и пошёл куда-то, не разбирая пути…

При себе у Шуры нашли такое количество героина, что можно было «укатать батальон узбеков». Героин был дорогой, «качественный» и Шура, похоже, не рассчитал дозу…

Московские музыканты средней руки собрались в плохенькой студии и «в память о почившем друге» записали акустический концерт. Всё это звучит довольно неряшливо, в паузах хлопцы лениво поругиваются матом, и вообще… Кого сейчас удивишь безвременной и внезапной кончиной? Тем более в Москве. Не смешите…

А на радиостанциях и до сих пор ещё звучит иногда попсовая, но пронзительная песня Шуры «Обними» в исполнении Виктории.

Эх, Шура, Шура… А для чего же всё это было? О чём эта загадочная улыбка черепа над перекрещенными костями?.. О ЧЁМ!?

Вот так и ушли все меньше чем за пятнадцать лет; растаяли, растворились в туманной дымке прошлого и кто сейчас помнит, что была такая группа «Весёлый Роджер»?..

Как-то они завалились ко мне все вместе, «дунули» на балконе косяк - настроение весёлое, поиграть бы! А в доме только гитарка моя фанерная - «дрова». Но ничего, сошло!.. Кто-то схватил гитару, кто-то кастрюлю, кто-то ещё что-то и пошло поехало… Особенно запомнился Димка Михалыч с большими портняжными ножницами. Он на них играл … вы понимаете, и это было по настоящему классно!.. Ножницы остались, - вон, лежат до сих пор, а Михалыча нет и ребят, и музыки… Никто из них не дожил и до 40… А самое ужасное… что ничего ужасного. Как-то всё так обыденно и просто произошло, что вроде как ничего особенного, и только череп над костями улыбается своей загадочной (куда там Джоконде) улыбкой.

В живых остался только Славик Буркел.

Недавно я у входа в ресторан встретил знакомого музыканта, - он там подрабатывает, играет на саксофоне.

Слушай, говорю, Володя, у меня музыкант один не может работу найти, не поможешь ему.

А что за человек, - поморщился Володя, - как зовут?

Да ты, может быть, его знаешь, это Славка Буркел…

Славик не может работу найти? - Володя засмеялся.- Да ты знаешь, что таких музыкантов, как Буркел по всему Крыму если человек пять наберётся, то хорошо. А ты говоришь - работу не может найти. Скажи лучше - не хочет…

И то правда. Буркел несомненно пренадлежит к числу тех исключительно одарённых , но безвольных натур, над которыми горевал ещё гениальный Достоевский в своей «Неточке Незвановой». У него абсолютный слух и прекрасная музыкальная память. Не разбираясь порядком в нотах, он безошибочно слышит сложнейшие партии в путанных джазовых гармониях. Когда он ещё был в силе - на лету у него рождались пассажи, по сравнению с которыми большинство современных аранжировок просто неумелое и тяжеловесное кряхтение дилетантов. Острый, живой ум, творческая фантазия, блестящая игра на гитаре, да и просто умение разбираться в технике - всё прочило ему если не великое, то уж во всяком случае, плодотворное будущее. Нужно было только приложить хоть немного усердия и постоянства. Хоть чуть-чуть. Но…

Как больно всё-таки наблюдать планомерное и рутинное закапывание таланта, трагическую гибель задатков, которые могли бы принести другим и пользу и радость!.. Как безнадёжно губило и губит русский талант патологическое неумение организовать свою жизнь и посвятить её достойной, высокой цели. И пьянки, бесконечные пьянки… Ну, да ладно… Это старая и бесконечная песня, как «Бициллин три»…

Но, всё-таки было и хорошее. Никогда не забуду я наши домашние, «сессионные» вечера. В квартире у меня тогда была аппаратура и инструменты, а у Славика, выходившего из тяжкого наркотического пике, было море свободного времени. И вот мы собирались и играли. Именно тогда я мог вполне оценить способности и талант Буркела. От нечего делать он стал разбирать со мной на две гитары музычку, которую он сочинил ещё до армии, пацаном… Ну, что сказать? Если он такое сумел сочинить тогда, то чего можно было ожидать от него в будущем… в том будущем, которое - увы! - не случилось.

У него в жизни был трудный период. Он и раньше увлекался наркотиками, а здесь просто подсел на иглу… Страшное, я скажу это дело, когда приходишь к человеку, а он разговаривает с закрытыми глазами (под маком чем бы ты не занимался, как бы параллельно видишь сны), - разговаривает с тобой и ты понимаешь вдруг отчётливо, что ему не только до тебя, но ВООБЩЕ ни до кого нет дела! Человек просто в плену своих грёз и это единственное, что его по настоящему волнует. На маковой волне он схлестнулся с женой местного авторитета - Рахмана, и стал похаживать к ней тайком. Рахман об этом узнал, привёл Славика-гитариста в пустую квартиру, взял топор и приготовился рубить ему пальцы. Все знали, что Рахман совсем не шутник и можно только представить, что пережил Славик в эти минуты. Но обошлось. Кажется, именно с этого дня он начал приходить в себя. Вообще, я убеждён, что если бы нашёлся толковый продюсер, и коллектив единомышленников - Славик не пропал бы. Он всё время жаловался, что в Крыму ему не с кем играть и это было не кокетство провинциальной звезды, но острая и живая тоска по настоящей музыке. К сожалению и времена тогда были отчаянные. Ему нужен был жёсткий контроль, творческий, напряжённый режим для плодотворной работы. А поскольку этого не было, то его артистическая натура склонялась к не менее артистической деградации. Одно время он, правда, подхалтуривал в местной маргинальной клоаке - «Двух капитанах», но и здесь не удержался из-за своей безалаберности.

Но он всё-таки жив - единственный из всей группы, - теперь уже единственный, над кем не до конца посмеялся этот весёлый и загадочный парень - Роджер…

Сегодня мне позвонили и сказали, что умер Буркел, Слава Бурков.

Упокой, Господи его душу!!!

Юбилею Великой
Победы.

Рожденным для любви,
обученным для службы
и преданным до конца,посвящается...

Бельчик.
Рассказ – быль.

Бельчик был обыкновенной дворнягой четырехлетком и работал коренником в ездовой упряжке на которой вывозили раненых солдат с поля боя…
На эту «непыльную» работу он попал случайно и был несказанно рад тому, что ему представилась такая возможность послужить людям.
Очень часто в минуты отдыха он размышлял о смысле собачей жизни, ему казалось что он делает очень важную и нужную работу спасая от верной гибели чьих то настоящих и будущих отцов, мужчин Государства Российского в эти минуты целиком и полностью зависящих от его, Бельчика расторопности, потому что он как коренник задавал ритм бега всем другим собакам упряжки…

Шло время, менялись вожатые, по причине ранения или гибели, менялись собачки его упряжки по той же причине и лишь Бельчик оставался на своем боевом посту. В суматохе боя трудно отличить мертвого бойца от еще живого, Бельчик умел это делать безукоризненно, показывая лапой или лаем вожатому на истекающую кровью очередную жертву этой никому не нужной и бессмысленной бойни, которую люди называли страшным словом война. Бельчик ненавидел эту войну всеми фибрами своей собачьей души. По ночам ему часто снилось как он сражается с беспощадной и злой волчицей пожиравшей людей на поле боя, имя этой волчице было – Война.

Многое повидал Бельчик на своем недолгом собачьем веку, но ни разу не изменил своему долгу. Были случаи когда он с уцелевшими собратьями самостоятельно привозил раненного бойца к медсанбату для оказания первой медицинской помощи, потому как вожатые очень часто становились добычей вражеских снайперов. А один раз Бельчик со своей упряжкой попал под удар неприятельских танков, на большой скорости прорывавшихся из окружения, а о том сколько раз попадали под бомбежку и говорить не приходится, но ни разу, ни Бельчик ни его собачки не испытывали ни страха, ни упрека по отношению к людям, уготовившим им такую незавидную участь. На войне и собаки и люди живут в одних и тех же условиях, деля все горести и тяготы жизни на передовой, замерзая под пронизывающим до костей стылым морозным ветром зимой, изнывая от жары летом, промокая насквозь под холодными, пополам с мокрым снегом дождями, которые всегда случаются весной и осенью…

Больше всего Бельчик не любил хлябь и распутицу, когда по грудь утопая в стылой жиже из последних сил приходилось вытаскивать тяжеленную от налипшей грязи тележку с раненым. Зимой было легче, легкие нарты скользили по снегу как бы сами собой, даже тогда когда он был рыхлым и глубоким и собачки его преодолевали короткими прыжками. Питался Бельчик как и все другие собачки из одного котла вместе со всеми остальными солдатами того подразделения к которому они были приданы. Все бойцы и командиры относились к ним с особым трепетом и любовью, наверное потому, что собачки на войне напоминали им такую далекую и призрачную мирную жизнь, куда каждый из них надеялся обязательно вернуться…

Бельчик видел, как после каждого боя все поле было усеяно разбитой и горящей техникой, когда жизнь на этом поле ровным счетом ничего не стоила. Еще труднее было, когда боевые действия велись в городе, улицы которого были завалены битым щебнем и кирпичом, примерно тоже самое можно было сказать и о болотистой местности. Бельчик часто мечтал, что будь он человеком, имеющим вместо лап руки, обязательно написал бы об этом книгу. Но прошло время и книгу об этом написали другие, но ни в одной из них не было сказано ни слова о судьбе тех собачек, постигшей их после войны. Не знал об этом и Бельчик мечтавший о том, чтобы это безумие, поскорее закончилось…

И вот наступил тот день, когда закончилась и эта напасть, продолжавшаяся почти половину короткой собачьей жизни, ибо все в этом мире кончается, и плохое и хорошее. Как только отгремели бои, Бельчика и его четвероногих соплеменников сразу сняли с котлового довольствия, согнали в специальные загоны, почему то называемые отстойниками, а потом погрузили в автомобили и повезли подальше от глаз фронтовиков в безлюдное место, где всех до одного расстреляли…

Потом наспех завалили землей и быстро уехали. Но Бельчику повезло и на этот раз, его не убили, а только ранили и он смог выползти из под груды агонизирующих, дергающихся в предсмертных конвульсиях собачьих тел. Рана оказалась не смертельной, которую Бельчик зализывал в течение нескольких дней. Одна мысль не давала покоя Бельчику: Почему!? Зачем!? У него не было обиды и злости на тех, кто это сделал с ним, он думал только об одном, как выжить и пережить, то новое испытание так вероломно на него обрушившееся…

Сколько пролежал в забытьи, Бельчик не помнил, очнулся от сильной тряски и увидел вокруг себя каких-то людей, разговаривающих между собой на непонятном ему языке. На тележке, которую тянули за собой два подростка кроме него лежал нехитрый скарб, баклага с водой и еще что то, чего Бельчик разглядеть не успел, когда подстилку, на которой он лежал, подхватили крепкие мужские руки и перенесли в подвал полуразрушенного немецкого дома. Так для Бельчика началась новая жизнь. Он видел, как трудолюбивые немцы отстраивали заново свои разрушенные дома, как бережно они относились к животным. И все же Бельчик очень часто тосковал по «крутой» русской речи, по тем запахам за долгие годы ставшим для него родными. Теперь ему по ночам снились вывезенные с поля боя русские солдаты, звавшие и манившие его к себе, а он рвался к ним и не мог вырваться из чего-то цепкого, удерживающего его. Рана окончательно зажила, и он вновь стал веселым и жизнерадостным псом, любящим детей и жизнь. Бельчик прожил долгую собачью жизнь в которой самым главным были яркие незабываемые моменты, пережитые им на войне, где прошла его молодость и молодость всех тех, кто был вместе с ним рядом, как людей, так и собак…
3 июня – 2000 года.

Хороший человек

Рассказ-быль

Надежда Савенкова

Был у меня хороший товарищ - Петя Мельников. Имел он светлую голову, золотые руки, но иногда и похохмить был непрочь. Как-то решили мы с ним чуть-чуть подзаработать и затесались в одну бригаду, отправлявшуюся на заготовку веников.
После полумесяца работы выбрались мы на выходные домой: повидаться с семьями, помыться, отведать домашней еды. Покупались, отдохнули и отправились в обратный путь. Чтобы попасть на автобусную остановку, надо было пройти через базар. Идём мы не спеша, разглядываем рыночное изобилие. Подходим к ряду бабулек, торгующих огородной всячиной: луком, чесноком, укропом, щавелем, перцем и т.п. Вдруг Петро спрашивает меня вполголоса:
«Хочешь посмеяться?» Естественно, я был не против.
«Только помалкивай. Просто стой и смотри, хорошо?» Я согласно кивнул.
Подходим мы вплотную к торгующим женщинам и начинаем разглядывать, лежащие кучками на фанере, картонках и газетах, овощи. Мельник подходит к старушке приятной наружности и интересуется:
«Бабушка, а перец у вас горький?»
«Ой, горький, сынку, горький…Злый страшенно!- обрадовавшись покупателю, затараторила старушка.-Бэры, сынку, нэ пожалкуешь…»
«А попробовать можно?»- засомневался Петро.
Я хотел было вякнуть, мол, на фига нам этот перец, но Петро наступил мне на ногу и я заткнулся.
«Пробуй, сынку, пробуй,- хлопотала старушка, выбирая большую красную перчину и вытирая её подолом.- Пэрэць дужэ ловкый, аж дух зашибае…»
Мельник взял перчину, откусил кончик, а потом затолкал её всю в рот и принялся с аппетитом жевать. Бабуся и её товарки обалдело уставились на жующего. Все ожидали, что он скривится от горечи, сплюнет и как-то похвалит бабушкину продукцию, но такой аттракцион они, видать, видели впервые. А Петро съел перчину, словно сладкое мороженое, и облизнул пальцы.
«Что-то, бабушка, горечи в вашем перце не наблюдается. Обычный сладкий перец…»
«Та шо ты, шо ты, сынку! Як цэ, нэ наблюдаеться?! Та цэ ж з мого города пэрэць! Нэ можэ вин буть солодкым, нэ можэ!.. То тоби, мабуть, одна така пэрчинка попала…Ось визьмы, будь ласка, ще одну, покуштуй, спробуй…»
«Спасибо, бабушка, давайте ещё одну попробую… Может действительно случайная попалась…»
«А як же, сынку, звисно, випадково якась потрапыла…»
Взял он вторую перчину и съел её так же спокойно и хладнокровно, как и первую. Обступившие нас зеваки ахали и охали, поглядывая то на жующего Петра, то на оторопевшую бабку. А Мельник, вытерев руки и рот платком, укоризненно обратился к старушке:
«Нехорошо, уважаемая, людей дурить! Нехорошо! Перец у вас сладкий, а вы людей дурите, продаёте его, как горький. Нехорошо…»
Всё прибывающий народ начал возмущаться и честить жуликов-торговцев. Старушка была в шоке! Потрясённая увиденным, она беспрестанно всплескивала руками, жалобно причитая:
«Як жэ так? Як жэ так? Я ж сама його вырощувала… Нэ можэ буть… Нэ можэ буть!.. Як жэ так?.. Можэ хто пидминыв, га?»
Она схватила первую попавшуюся перчину, всунула в рот и принялась яростно жевать. Через мгновение лицо её перекосилось, сморщилось и стало похоже на печёное яблоко. Она выплюнула куски перца и с выпученными глазами, стала лихорадочно махать руками, стараясь дать как можно больше прохладного воздуха в широко раскрытый пекущий рот.
«Ну, что зенки вылупили?- рявкнул Петро на галдящих зевак. - Дайте поскорей бабушке чего-нибудь попить! Видите, какая горькая перчина ей попалась?!»
И, вытолкнув меня из хохочущей толпы, быстро зашагал к выходу из базара.
Народ дико ржал, хотя в дальних рядах толком не понимали, по какому поводу все ухахатываюся… Кто-то по инерции продолжал проклинать нечестных торговцев, торгующих чёрт знает чем, кто-то сердобольно наливал бедной старушке воды в кружку, а кто-то искал глазами злосчастных шутников… Но мы уже давно скрылись среди снующего народа и миновали базарные ворота.
От этой шутки на душе было двоякое чувство, ведь получилась она какой-то немного злой: было и смешно, и жалко ни за что пострадавшую старушку. Балбесы мы были - однозначно!
Почему я до сих пор помню эту историю? Да потому, что никак не могу взять в толк:
как можно так спокойно съесть две горько-огненные перчины, ничем их не запивая? А потом ещё три часа ехать в душном автобусе без еды и питья?! Ну, никак это в моей голове не укладывается! А в вашей?

В жизни порой происходят такие события, которые не могут быть объяснены ни логикой, ни случайностью. Они преподносятся человеку, как правило, в своих самых крайних, самых жестких проявлениях. Но ведь именно в ситуациях, которые принято называть экстремальными, и можно увидеть, а точнее почувствовать, как работает этот удивительный механизм - человеческая судьба.

Февраль 1943 года, Сталинград. Впервые за весь период Второй мировой войны гитлеровские войска потерпели страшное поражение. Более трети миллиона немецких солдат попали в окружение и сдались в плен. Все мы видели эти документальные кадры военной кинохроники и запомнили навсегда эти колонны, точнее толпы обмотанных чем попало солдат, под конвоем бредущих по замерзшим руинам растерзанного ими города.

Правда, в жизни все было чуть-чуть по-другому. Колонны встречались нечасто, потому что сдавались в плен немцы в основном небольшими группами по всей огромной территории города и окрестностей, а во-вторых, никто их не конвоировал вообще. Просто им указывали направление, куда идти в плен, туда они и брели кто группами, а кто и в одиночку. Причина была проста - по дороге были устроены пункты обогрева, а точнее землянки, в которых горели печки, и пленным давали кипяток. В условиях 30-40 градусного мороза уйти в сторону или убежать было просто равносильно самоубийству. Вот никто немцев и не конвоировал, разве что для кинохроники.

Лейтенант Ваган Хачатрян воевал уже давно. Впрочем, что значит давно? Он воевал всегда. Он уже просто забыл то время, когда он не воевал. На войне год за три идет, а в Сталинграде, наверное, этот год можно было бы смело приравнять к десяти, да и кто возьмется измерять куском человеческой жизни такое бесчеловечное время, как война!

Хачатрян привык уже ко всему тому, что сопровождает войну. Он привык к смерти, к этому быстро привыкают. Он привык к холоду и недостатку еды и боеприпасов. Но главное, он привык он к мысли о том, что "на другом берегу Волги земли нет". И вот со всеми этими привычками и дожил-таки до разгрома немецкой армии под Сталинградом.

Но все же оказалось, что кое к чему Ваган привыкнуть на фронте пока не успел. Однажды по дороге в соседнюю часть он увидел странную картину. На обочине шоссе, у сугроба стоял немецкий пленный, а метрах в десяти от него - советский офицер, который время от времени... стрелял в него. Такого лейтенант пока еще не встречал: чтобы вот так хладнокровно убивали безоружного человека?! "Может, сбежать хотел? - подумал лейтенант. - Так некуда же! Или, может, этот пленный на него напал? Или может...".

Вновь раздался выстрел, и вновь пуля не задела немца.

Эй! - крикнул лейтенант, - ты что это делаешь?

Здорово, - как ни в чем не бывало отвечал "палач". - Да мне тут ребята "вальтер" подарили, решил вот на немце испробовать! Стреляю, стреляю, да вот никак попасть не могу - сразу видно немецкое оружие, своих не берет! - усмехнулся офицер и стал снова прицеливаться в пленного.

До лейтенанта стал постепенно доходить весь цинизм происходящего, и он аж онемел от ярости. Посреди всего этого ужаса, посреди всего этого горя людского, посреди этой ледяной разрухи эта сволочь в форме советского офицера решила "попробовать" пистолет на этом еле живом человеке! Убить его не в бою, а просто так, поразить, как мишень, просто использовать его в качестве пустой консервной банки, потому что банки под рукой не оказалось?! Да кто бы он ни был, это же все-таки человек, пусть немец, пусть фашист, пусть вчера еще враг, с которым пришлось так отчаянно драться! Но сейчас этот человек в плену, этому человеку, в конце концов, гарантировали жизнь! Мы ведь не они, мы ведь не фашисты, как же можно этого человека, и так еле живого, убивать?

А пленный как стоял, так и стоял неподвижно. Он, видимо, давно уже попрощался со своей жизнью, совершенно окоченел и, казалось, просто ждал, когда его убьют, и все не мог дождаться. Грязные обмотки вокруг его лица и рук размотались, и только губы что-то беззвучно шептали. На лице его не было ни отчаяния, ни страдания, ни мольбы - равнодушное лицо и эти шепчущие губы - последние мгновения жизни в ожидании смерти!

И тут лейтенант увидел, что на "палаче" - погоны интендантской службы. "Ах ты гад, тыловая крыса, ни разу не побывав в бою, ни разу не видевший смерти своих товарищей в мерзлых окопах! Как же ты можешь, гадина такая, так плевать на чужую жизнь, когда не знаешь цену смерти!" - пронеслось в голове лейтенанта.

Дай сюда пистолет, - еле выговорил он.

На, попробуй, - не замечая состояния фронтовика, интендант протянул "вальтер".

Лейтенант выхватил пистолет, вышвырнул его куда глаза глядят и с такой силой ударил негодяя, что тот аж подпрыгнул перед тем, как упасть лицом в снег.

На какое-то время воцарилась полная тишина. Лейтенант стоял и молчал, молчал и пленный, продолжая все так же беззвучно шевелить губами. Но постепенно до слуха лейтенанта стал доходить пока еще далекий, но вполне узнаваемый звук автомобильного двигателя, и не какого-нибудь там мотора, а легковой машины М-1 или "эмки", как ее любовно называли фронтовики. На "эмках" в полосе фронта ездило только очень большое военное начальство.

У лейтенанта аж похолодело внутри... Это же надо, такое невезение! Тут прямо "картинка с выставки", хоть плачь: здесь немецкий пленный стоит, там советский офицер с расквашенной рожей лежит, а посередине он сам - "виновник торжества". При любом раскладе это все очень отчетливо пахло трибуналом. И не то, чтобы лейтенант испугался бы штрафного батальона (его родной полк за последние полгода сталинградского фронта от штрафного по степени опасности ничем не отличался), просто позора на голову свою очень и очень не хотелось! А тут то ли от усилившегося звука мотора, то ли от "снежной ванны" и интендант в себя приходить стал.
Машина остановилась. Из нее вышел комиссар дивизии с автоматчиками охраны. В общем, все было как нельзя кстати.

Что здесь происходит? Доложите! - рявкнул полковник. Вид его не сулил ничего хорошего: усталое небритое лицо, красные от постоянного недосыпания глаза. . .

Лейтенант молчал. Зато заговорил интендант, вполне пришедший в себя при виде начальства.

Я, товарищ комиссар, этого фашиста... а он его защищать стал, - затарахтел он. - И кого? Этого гада и убийцу? Да разве же это можно, чтобы на глазах этой фашистской сволочи советского офицера избивать?! И ведь я ему ничего не сделал, даже оружие отдал, вон пистолет валяется! А он. . .

Ваган продолжал молчать.

Сколько раз ты его ударил? - глядя в упор на лейтенанта, спросил комиссар.

Один раз, товарищ полковник, - ответил тот.

Мало! Очень мало, лейтенант! Надо было бы еще надавать, пока этот сопляк бы не понял, что такое эта война! И почем у нас в армии самосуд!? Бери этого фрица и доведи его до эвакопункта. Все! Исполнять!

Лейтенант подошел к пленному, взял его за руку, висевшую как плеть, и повел его по заснеженной пургой дороге, не оборачиваясь. Когда дошли до землянки, лейтенант взглянул на немца. Тот стоял, где остановились, но лицо его стало постепенно оживать. Потом он посмотрел на лейтенанта и что-то прошептал. "Благодарит наверное, - подумал лейтенант. - Да что уж. Мы ведь не звери!".

Подошла девушка в санитарной форме, чтобы "принять" пленного, а тот опять что-то прошептал, видимо, в голос он не мог говорить.

Слушай, сестра, - обратился к девушке лейтенант, - что он там шепчет, ты по-немецки понимаешь?

Да глупости всякие говорит, как все они, - ответила санитарка усталым голосом. - Говорит: "Зачем мы убиваем друг друга?". Только сейчас дошло, когда в плен попал!

Лейтенант подошел к немцу, посмотрел в глаза этого немолодого человека и незаметно погладил его по рукаву шинели. Пленный не отвел глаз и продолжал смотреть на лейтенанта своим окаменевшим равнодушным взглядом, и вдруг из уголков его глаз вытекли две большие слезы и застыли в щетине давно небритых щек.

Прошли годы. Кончилась война. Лейтенант Хачатрян так и остался в армии, служил в родной Армении в пограничных войсках и дослужился до звания полковника. Иногда в кругу семьи или близких друзей он рассказывал эту историю и говорил, что вот, может быть, где-то в Германии живет этот немец и, может быть, также рассказывает своим детям, что когда-то его спас от смерти советский офицер. И что иногда кажется, что этот спасенный во время той страшной войны человек оставил в памяти больший след, чем все бои и сражения!

В полдень 7 декабря 1988 года в Армении случилось страшное землетрясение. В одно мгновение несколько городов были стерты с лица земли, а под развалинами погибли десятки тысяч человек. Со всего Советского Союза в республику стали прибывать бригады врачей, которые вместе со всеми армянскими коллегами день и ночь спасали раненых и пострадавших. Вскоре стали прибывать спасательные и врачебные бригады из других стран. Сын Вагана Хачатряна, Андраник, был по специальности врач-травматолог и так же, как и все его коллеги, работал не покладая рук.

И вот однажды ночью директор госпиталя, в котором работал Андраник, попросил его отвезти немецких коллег до гостиницы, где они жили. Ночь освободила улицы Еревана от транспорта, было тихо, и ничего, казалось, не предвещало новой беды. Вдруг на одном из перекрестков прямо наперерез "Жигулям" Андраника вылетел тяжелый армейский грузовик. Человек, сидевший на заднем сидении, первым увидел надвигающуюся катастрофу и изо всех сил толкнул парня с водительского сидения вправо, прикрыв на мгновение своей рукой его голову. Именно в это мгновение и в это место пришелся страшный удар. К счастью, водителя там уже не было. Все остались живы, только доктор Миллер, так звали человека, спасшего Андраника от неминуемой гибели, получил тяжелую травму руки и плеча.

Когда доктор выписался из того травматологического отделения госпиталя, в котором сам и работал, его вместе с другими немецкими врачами пригласил к себе домой отец Андраника. Было шумное кавказское застолье, с песнями и красивыми тостами. Потом все сфотографировались на память.

Спустя месяц доктор Миллер уехал обратно в Германию, но обещал вскоре вернуться с новой группой немецких врачей. Вскоре после отъезда он написал, что в состав новой немецкой делегации в качестве почетного члена включен его отец, очень известный хирург. А еще Миллер упомянул, что его отец видел фотографию, сделанную в доме отца Андраника, и очень хотел бы с ним встретиться. Особого значения этим словам не придали, но на встречу в аэропорт полковник Ваган Хачатрян все же поехал.

Когда невысокий и очень пожилой человек вышел из самолета в сопровождении доктора Миллера, Ваган узнал его сразу. Нет, никаких внешних признаков тогда вроде бы и не запомнилось, но глаза, глаза этого человека, его взгляд забыть было нельзя... Бывший пленный медленно шел навстречу, а полковник не мог сдвинуться с места. Этого просто не могло быть! Таких случайностей не бывает! Никакой логикой невозможно было объяснить происшедшее! Это все просто мистика какая-то! Сын человека, спасенного им, лейтенантом Хачатряном, более сорока пяти лет назад, спас в автокатастрофе его сына!

А "пленный" почти вплотную подошел к Вагану и сказал ему на русском: "Все возвращается в этом мире! Все возвращается!..".

Все возвращается, - повторил полковник.

Потом два старых человека обнялись и долго стояли так, не замечая проходивших мимо пассажиров, не обращая внимания на рев реактивных двигателей самолетов, на что-то говорящих им людей... Спасенный и спаситель! Отец спасителя и отец спасенного! Все возвращается!

Пассажиры обходили их и, наверное, не понимали, почему плачет старый немец, беззвучно шевеля своими старческими губами, почему текут слезы по щекам старого полковника. Они не могли знать, что объединил этих людей в этом мире один-единственный день в холодной сталинградской степи. Или что-то большее, несравнимо большее, что связывает людей на этой маленькой планете, связывает, несмотря на войны и разрушения, землетрясения и катастрофы, связывает всех вместе и навсегда!

Лев Кирищян

• Недавно я нашел в интернете один очень интересный рассказ о событиях Великой Отечественной Войны. Действия, о которых рассказывает автор происходит сначала во время сталинградской битвы, а затем после войны. Рассказ произвел на меня глубокое впечатление. Я решил проверить достоверность произведения. На сайте " подвиг народа " есть информация о Вагане Хачатряне. Имеется наградные листы офицера, которые описывают боевой путь война. Также хочу отметить автора рассказа Льва Кирищяна, который написал, на мой взгляд, очень интересное произведение! (