Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита.
Отрывок.
Приехав куда нужно, расплатившись благополучно, бухгалтер вошел в здание и устремился по коридору туда, где находился кабинет заведующего, и уже по дороге понял, что попал не вовремя. Какая-то суматоха царила в канцелярии зрелищной комиссии. Мимо бухгалтера пробежала курьерша со сбившимся на затылок платочком и вытаращенными глазами.
– Нету, нету, нету, милые мои! – кричала она, обращаясь неизвестно к кому, – пиджак и штаны тут, а в пиджаке ничего нету!
Она скрылась в какой-то двери, и тут же за ней послышались звуки битья посуды. Из секретарской комнаты выбежал знакомый бухгалтеру заведующий первым сектором комиссии, но был в таком состоянии, что бухгалтера не узнал, и скрылся бесследно.
Потрясенный всем этим бухгалтер дошел до секретарской комнаты, являвшейся преддверием кабинета председателя комиссии, и здесь окончательно поразился.
Из-за закрытой двери кабинета доносился грозный голос, несомненно пренадлежащий Прохору Петровичу – председателю комиссии. «Распекает, что ли, кого?» – подумал смятенный бухгалтер и, оглянувшись, увидел другое: в кожаном кресле, закинув голову на спинку, безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вытянув ноги почти до середины секретарской, личный секретарь Прохора Петровича – красавица Анна Ричардовна.
Весь подбородок Анны Ричардовна был вымазан губной помадой, а по персиковым щекам ползли с ресниц потоки раскисшей краски.
Увидев, что кто-то вошел, Анна Ричардовна вскочила, кинулась к бухгалтеру, вцепилась в лацканы его пиджака, стала трясти бухгалтера и кричать:
– Слава богу! Нашелся хоть один храбрый! Все разбежались, все предали! Идемте, идемте к нему, я не знаю, что делать! – И, продолжая рыдать, она потащила бухгалтера в кабинет.
Попав в кабинет, бухгалтер первым долгом уронил портфель, и все мысли в его голове перевернулись кверху ногами. И надо сказать, было от чего.
За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом. Услыхав, что кто-то вошел, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:
– В чем дело? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю.
Красавица секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:
– Вы видите? Видите?! Нету его! Нету! Верните его, верните!
Тут в дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон. Бухгалтер почувствовал, что ноги его задрожали, и сел на краешек стула, но не забыл поднять портфель. Анна Ричардовна прыгала вокруг бухгалтера, терзая его пиджак, и вскрикивала:
– Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался! Вот и дочертыхался, – тут красавица подбежала к письменному столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым после плача, воскликнула:
– Проша! где вы?
– Кто вам тут «Проша»? – осведомился надменно костюм, еще глубже заваливаясь в кресле.
– Не узнает! Меня не узнает! Вы понимаете? – взрыдала секретарь.
– Попрошу не рыдать в кабинете! – уже злясь, сказал вспыльчивый костюм в полоску и рукавом подтянул к себе свежую пачку бумаг, с явной целью поставить на них резолюцию.
– Нет, не могу видеть этого, нет, не могу! – закричала Анна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею как пуля вылетел и бухгалтер.
– Вообразите, сижу, – рассказывала, трясясь от волнения, Анна Ричардовна, снова вцепившись в рукав бухгалтера, – и входит кот. Черный, здоровый, как бегемот. Я, конечно, кричу ему «брысь!». Он – вон, а вместо него входит толстяк, тоже с какой-то кошачьей мордой, и говорит: "«Это что же вы, гражданка, посетителям »брысь« кричите?» И прямо шасть к Прохору Петровичу, я, конечно, за ним, кричу: «Вы с ума сошли?» А он, наглец, прямо к Прохору Петровичу и садится против него в кресло! Ну, тот... Он – добрейшей души человек, но нервный. Вспылил! Не спорю. Нервозный человек, работает как вол, – вспылил. «Вы чего, говорит, без доклада влезаете?» А тот нахал, вообразите, развалился в кресле и говорит, улыбаясь: «А я, говорит, с вами по дельцу пришел потолковать». Прохор Петрович вспылил опять-таки: «Я занят!» А тот, подумайте только, отвечает: «Ничем вы не заняты...» А? Ну, тут уж, конечно, терпение Прохора Петровича лопнуло, и он вскричал: «Да что ж это такое? Вывести его вон, черти б меня взяли!» А тот, вообразите, улыбнулся и говорит: «Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!» И, трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого с кошачьей мордой и си... сидит... костюм... Геее! – распялив совершенно потерявший всякие очертания рот, завыла Анна Ричардовна.
Подавившись рыданием, она перевела дух, но понесла что-то уж совсем несообразное:
– И пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит! Костюм! Все разбежались, как зайцы!
Бухгалтер только стоял и трясся. Но тут судьба его выручила. В секретарскую спокойной деловой походкой входила милиция в составе двух человек. Увидев их, красавица зарыдала еще пуще, тыча рукою в дверь кабинета.
– Давайте не будем рыдать, гражданка, – спокойно сказал первый, а бухгалтер, чувствуя, что он здесь совершенно лишний, выскочил из секретарской и через минуту был уже на свежем воздухе. В голове у него был какой-то сквозняк, гудело, как в трубе, и в этом гудении слышались клочки капельдинерских рассказов о вчерашнем коте, который принимал участие в сеансе. «Э-ге-ге? Да уж не наш ли это котик?»
Не добившись толку в комиссии, добросовестный Василий Степанович решил побывать в филиале ее, помещавшемся в Ваганьковском переулке. И чтобы успокоить себя немного, проделал путь до филиала пешком.
Городской зрелищный филиал помещался в облупленном от времени особняке в глубине двора и знаменит был своими порфировыми колоннами в вестибюле.
Но не колонны поражали в этот день посетителей филиала, а то, что происходило под ними.
Несколько посетителей стояли в оцепенении и глядели на плачущую барышню, сидевшую за столиком, на котором лежала специальная зрелищная литература, продаваемая барышней. В данный момент барышня никому ничего не предлагала из этой литературы и на участливые вопросы только отмахивалась, а в это время и сверху, и снизу, и с боков, из всех отделов филиала сыпался телефонный звон, по крайней мере, двадцати надрывавшихся аппаратов.
Поплакав, барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула:
– Вот опять! – и неожиданно запела дрожащим сопрано:
Славное море священный Байкал...
Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и запел вместе с барышней незвучным, тусклым баритоном:
Славен корабль, омулевая бочка!..
К голосу курьера присоединились дальние голоса, хор начал разрастаться, и, наконец, песня загремела во всех углах филиала. В ближайшей комнате N 6, где помещался счетно-проверочный отдел, особенно выделялась чья-то мощная с хрипотцой октава. Аккомпанировал хору усиливающийся треск телефонных аппаратов.
Гей, Баргузин... пошевеливай вал!.. – орал курьер на лестнице.
Слезы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но рот ее раскрывался сам собою, и она пела на октаву выше курьера:
Молодцу быть недалечко!
Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера.
Прохожие в Ваганьковском останавливались у решетки двора, удивляясь веселью, царящему в филиале.
Как только первый куплет пришел к концу, пение стихло внезапно, опять-таки как бы по жезлу дирижера. Курьер тихо выругался и скрылся. Тут открылись парадные двери, и в них появился гражданин в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого халата, а с ним милиционер.
– Примите меры, доктор, умоляю, – истерически крикнула девица.
На лестницу выбежал секретарь филиала и, видимо, сгорая от стыда и смущения, заговорил, заикаясь:
– Видите ли, доктор, у нас случай массового какого-то гипноза... Так вот, необходимо... – он не докончил фразы, стал давиться словами и вдруг запел тенором:
Шилка и Нерчинск...
– Дурак! – успела выкрикнуть девица, но не объяснила, кого ругает, а вместо этого вывела насильственную руладу и сама запела про Шилку и Нерчинск.
– Держите себя в руках! Перестаньте петь! – обратился доктор к секретарю.
По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал что угодно, чтобы перестать петь, да перестать-то он не мог и вместе с хором донес до слуха прохожих в переулке весть о том, что в дебрях его не тронул прожорливый зверь и пуля стрелков не догнала!
Лишь только куплет кончился, девица первая получила порцию валерианки от врача, а затем он побежал за секретарем к другим – поить и их.
– Простите, гражданочка, – вдруг обратился Василий Степанович к девице, – кот к вам черный не заходил?
– Какой там кот? – в злобе закричала девица, – осел у нас в филиале сидит, осел! – и, прибавив к этому: – Пусть слышит! Я все расскажу, – действительно рассказала о том, что случилось.
Оказалось, что заведующий городским филиалом, «вконец разваливши облегченные развлечения» (по словам девицы), страдал манией организации всякого рода кружков.
– Очки втирал начальству! – орала девица.
В течение года заведующий успел организовать кружок по изучению Лермонтова, шахматно-шашечный, пинг-понга и кружок верховой езды. К лету угрожал организацией кружка гребли на пресных водах и кружка альпинистов.
И вот сегодня, в обеденный перерыв, входит он, заведующий...
– И ведет под руку какого-то сукина сына, – рассказывала девица, – неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, в треснутом пенсне и... рожа совершенно невозможная!
Лица будущих альпинистов помрачнели, но заведующий тут же призвал всех к бодрости, а специалист и пошутил, и поострил, и клятвенно заверил, что времени пение берет самую малость, а пользы от этого пения, между прочим, целый вагон.
Ну, конечно, как сообщила девица, первыми выскочили Фанов и Косарчук, известнейшие филиальские подхалимы, и объявили, что записываются. Тут остальные служащие убедились, что пения не миновать, пришлось записываться и им в кружок. Петь решили в обеденном перерыве, так как все остальное время было занято Лермонтовым и шашками. Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у него тенор, и далее все пошло, как в скверном сне. Клетчатый специалист-хормейстер проорал:
– До-ми-соль-до! – вытащил наиболее застенчивых из-за шкафов, где они пытались спастись от пения, Косарчуку сказал, что у него абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стучал камертоном по пальцам, умоляя грянуть «Славное море».
Грянули. И славно грянули. Клетчатый, действительно, понимал свое дело. Допели первый куплет. Тут регент извинился, сказал: «Я на минутку» – и... изчез. Думали, что он действительно вернется через минутку. Но прошло и десять минут, а его нету. Радость охватила филиальцев – сбежал.
И вдруг как-то сами собой запели второй куплет, всех повел за собой Косарчук, у которого, может быть, и не было абсолютного слуха, но был довольно приятный высокий тенор. Спели. Регента нету! Двинулись по своим местам, но не успели сесть, как, против своего желания, запели. Остановить, – но не тут-то было. Помолчат минуты три и опять грянут. Помолчат – грянут! Тут сообразили, что беда. Заведующий заперся у себя в кабинете от сраму.
Тут девицын рассказ прервался. Ничего валерианка не помогла.
Через четверть часа к решетке в Ваганьковском подъехали три грузовика, и на них погрузился весь состав филиала во главе с заведующим.
Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга за плечи, раскрыли рты, и весь переулок огласился популярной песней. Второй грузовик подхватил, а за ним и третий. Так и поехали. Прохожие, бегущие по своим делам, бросали на грузовики лишь беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это экскурсия едет за город. Ехали, действительно, за город, но только не на экскурсию, а в клинику профессора Стравинского.
“Мастера и Маргариту” знают абсолютно все, кто хоть раз брал в руки книжку, а те, кто не читали – наверняка, слышали об экранизации данного произведения. Михаил Булгаков работал над этим романом долгие годы, и не зря многие булгаковеды считают именно его гениальнейшим произведением автора. Неоднозначно отзываются об этой книге и читатели, в роман либо влюбляешься с первых строк, либо наоборот, третьего просто не дано – равнодушным произведение не оставляет никого.
Роман написан весьма резко, а потому к публикации в советское время даже допускать такую книгу не хотели. Увидело мир произведение лишь много лет спустя, но, увы, ненадолго – вновь наступит череда запретов. В итоге начнёт свою жизнь заново роман лишь во время Перестройки.
Не влюбиться в произведение – можно, однако остаться без каких-либо эмоций к цитатам, даже если вы не читали роман, совершенно точно – никогда не получится!
Я напудрил усы, вот и всё! Другой разговор был бы, если б я побрился! Бритый кот - это действительно уж безобразие, тысячу раз согласен признать это.
… И кот от обиды так раздулся, что казалось, ещё секунда, и он лопнет.
Штаны коту не полагаются, мессир. Уж не прикажете ли Вы мне надеть и сапоги? Кот в сапогах бывает только в сказках, мессир. Но видели ли Вы когда-нибудь кого-нибудь на балу без галстука? Я не намерен оказаться в комическом положении и рисковать тем, что меня вытолкают в шею!
– А я действительно похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль в лунном свете, – кот полез в лунный столб и хотел ещё что-то говорить, но его попросили замолчать, и он, ответив: – Хорошо, хорошо, готов молчать. Я буду молчаливой галлюцинацией, – замолчал.
Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, и ещё считаю долгом предупредить, что кот древнее и неприкосновенное животное.
Цитаты Маргариты
Судьбу мужчины определяют его женщины, всегда есть выбор: или ты выбираешь женщину? путеводную звезду, или женщину-западню.
У меня кружится голова от всех этих непонятностей…
Нет ничего мучительнее, но и ничего блаженнее, чем после оцепенения возвратиться к жизни.
Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Не правда ли, мессир, она вполне естественна, даже тогда, когда человек знает, что в конце этой дороги его ждёт счастье?
Что бы ни говорили пессимисты, земля всё же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима.
… даже будучи совершенно свободной и невидимой, всё же и в наслаждении нужно быть хоть немного благоразумной.
Цитаты Воланда
Как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?
Интереснее всего в этом вранье то, что оно - вранье от первого до последнего слова.
Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила. Так что заседание не состоится.
Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, – отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.
Вторая свежесть - вот что вздор! Свежесть бывает только одна - первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!
Цитаты Коровьева
Свистнуто, не спорю, - снисходительно заметил Коровьев, - действительно свистнуто, но, если говорить беспристрастно, свистнуто очень средне!
Кабы не покер, то жизнь ваша в Москве была бы совершенно несносна.
Нет документа, нет и человека.
…вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове?
…я позволю себе смелость посоветовать вам, Маргарита Николаевна, ничего и никогда не бояться. Это неразумно.
Цитаты из романа о любви
Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!
Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза - никогда!
Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.
Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
В произведении Булгакова переплетается всё: трагедия, философия, сатира, реализм и фантастика, необыкновенный многогранный роман увлекает читателя в мистическую атмосферу новых миров, удерживая в напряжении до последних глав, так и оставаясь воспринятым каждым по-своему. Над загадками сюжета бьются всё новые и новые поколения, а произведение продолжает занимать почетные первые места на книжных полках.
По мотивам романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»
Эпиграф: Зачем тянуть вола за хвост,
Вол может, случится, начнёт бодаться.
У вола большие рога,
И крепкие костяные копыта.
____ДАЕ
Вступление
2001 год. Москва, Патриаршие пруды.
« … надо же быть такому закату!» - вскликнул маленький, крепенький, лысый гражданин, писатель Михаил Александрович Берлиоз.
«Да уж… - вторит своему попутчику, высокий, плечистый поэт Иван Николаевич Понырев, - не закат, а закатище!!! Напоминает, мне сей закат холст кистей художника Кандинского-ДАЕ Александра Очёр. Славный был художник, но вот говорят, умер намедни, - врут поди опять, как тогда… э-э-э … название картинке было, если память мне не изменяет: «Малиновый закат над богадельней»…»
«Да уж, да уж, да уж, - отвечает поэту, писатель Берлиоз, - знаю такую картину, и художника Кандинского знавал лично, ручкался даже, … да-ссс… Весьма, весьма недурён художник, да и богадельни ныне в большом почёте на Москве. Бездомных старушек, старичков, как собак не резанных развелось».
Сей, с первого вида, ничего не обозначающий разговор был затеян не ради красного словца, а исключительно по делу.
Дело в том, что писатель Михаил Александрович Берлиоз, являлся не просто другом и соратником по перу поэта Иван Николаевич Понырев, а его прямым начальником, то есть он, Берлиоз, занимал должность главного редактора журнала «Новое время».
Часть первая, глава первая
Патриаршие пруды по весне были хороши, как никогда. Всё цвело и благоухало.
Данная пара творческих граждан вновь народившейся элиты страны, со странным именем «Россия»… - ну, согласитесь уважаемые господа, и милые дамы, что это за варварское буквосочетание «Россия». Какой умник придумал, для столь масштабной и столь огромной территории на планете Земля, этакое куцее имечко, - даже смех разбирает. Лично, я, категорически не согласен! - и всё тут! - хоть режь меня на куски.
… и так продолжу, парочка творческих граждан, и господ тоже, … а где «товарищи», вы спросите, - и будете совершенно правы, … а на самом деле, где?! … и я отвечу: «Товарищи все в Париже!»
… и так, писатель Берлиоз, и его более молодой друг поэт Бездомный, он же Понырев Иван Николаевич желали пива и воблы.
В стольном граде Москва вобла и пиво не переводилось никогда. На присутствие воблы и пива в Москве не влияли; ни смена погоды, ни смена политических режимов, ни смена времени суток. Даже если вдруг Дьявол объявится, - воблы и пиво хоть завались. Вобла и пиво, это святое.
Киоск, с громким названием «Пиво и воды» не имел ничего: ни пива, ни воблы, только абрикосовую, теплую абрикосовую.
Наши герои литераторы выпили по стакану и дружно заикали: и-а, и-а, и-а… вот так, как ишаки. Далее: они уселись на скамейку под липами, и чуть отдышавшись от икоты, повели следующий разговор. Разговор был о высоком.
Их беседа была пересыпана такими словами, как; Бог, Христос, Вифлеем, вера, церковь, Кант, Бетховен, Вагнер, Лермонтов, Пушкин… - двое, сидящих на скамейке, на Патриарших прудах господина были образованы, начитаны, и по всей видимости умны, но было ясно и то, что они кое кого позабыли.
Бездомный хлопнул себя ладошкой по лбу и громко воскликнул: «Ба! Мы же беса, Дьявола позабыли!»
Берлиоз задумчиво, глядя вглубь аллеи сипло прошептал: «Вспомни Сатану, и он, тут как тут».
Глава вторая
По алее спешно, почти в припрыжку вышагивал длинноногий господин с тростью в левой руке.
Руки господина были затянуты в лайковые, черные перчатки.
– В такую-то жару - подумал писатель Берлиоз – видимо вышагивающий господин, иностранец.
Бездомный таращил глаза: то на господина перед ним стоящего, то на портсигар. Насилу справившись с собой, Бездомный вытащил из золотого портсигара сигарету, обнюхал её и вложил, тот конец сигареты, где была золотая каёмка, в свой рот.
Незнакомец щелкнул зажигалкой, и поднёс огонь к сигарете, которая безвольно торчала изо рта всё ещё оторопевшего поэта Бездомного.
Дав прикурить поэту, изящно одетый иностранец закурил сам, и не спрашивая разрешения сел-втёрся… пожалуй правильно будет сказать, как капля воды влился промежду двух литераторов.
Глава третья
Необходимо подробно остановится на внешности вновь прибывшего персонажа нашего повествования.
И так! – Глаза незнакомца сияли, как два солнечных блюдца. Нельзя было понять, какого цвета эти блюдца. Лицо господина было чрезмерно широко, он постоянно улыбался. Верхний ряд зубов, был из чистого золота 999 пробы, нижний ряд был из платины крапленой мелкими алмазами. Под постоянно двигающим, мясистым носом у господина находились усы щеточкой.
Глядя на него, и общаясь с ним, создавалась полная иллюзия того, что перед вами совсем не человек, а Чиширский кот из сказки «Алиса в стране чудес». И, тем не менее, перед вами был элегантный человек в высшей степени этого понимания.
Был он одетый, как я уже говорил выше, с иголочки. Кроме костюма двойки на нём были одеты кожаные полу-туфли оливкового цвета. При его стремительной вприпрыжку ходьбе, между туфлями и брюками мелькали желтые, лимонные носки.
Эффект сочетания цветов был убийственный: синий с пепельным оттенком костюм, оливковые туфли и желто-лимонные носки.
Также на данном господине была надета белая, чуть с голубизной сорочка,
и чёрная, в жёлтую крапинку бабочка.
Тем временем, иностранец, втиснувшийся на скамейку под липами между двух литераторов, без-умолку говорил.
Он говорил…
- Я тут мимоходом, из города Парижа… и услышал, … смею вас, господа хорошие, заверить: чисто случайно услышал. У вас, здесь, на скамейке, под этими чудесными липами…
Иностранец оглядел Патриаршие пруды, оглядел близь стоящие фасады каменных зданий, зачем-то помахал рукой в сторону Садового кольца, туда, куда уходил красно-малиновый закат.
- Так вот, я мимо проходил, и вдруг услышал вашу беседу, о том; что и Бытие вам не то, и типа Христос, толи был, толи его и не было совсем, про Бога тоже, … и о Мироздание кажется вы, говорили. Прошу вас, глубочайше меня простить, за моё вторжение, бесцеремонность и нахальство, … но не смог сдержаться, мне любопытно… кто кем управляет, и кто, что решает…
Не дав ответить на свои вопросы, странный господин, сам взялся на них отвечать.
- Вот если человек царь всему сущему; зверей, деревьев, гор, морей, океанов и прочего, и прочего - то почему он тогда, не знает такой простой, для себя вещи: как то, когда он, то есть, когда его, смертного, настигнет смерть. То есть, если по простецки, по-вашему, по-русски, когда он, человек-царь ласты склеит...
Задав собеседникам очередной вопрос, и не дав им ответить, незнакомец принялся сам рассуждать-отвечать на свой вопрос, - странный какой этот иностранец.
- Вот, как пример, вы, господин председатель-писатель Михаил Александрович Берлиоз на заседание правления писателей, где вы председательствуете, сегодня не попадёте, … а Аннушка уже масло купила, и даже успела его пролить…
Сказав это, незнакомец снял перчатку с левой руки, облизал указательный палец и поднял руку высоко над головой, … дул юго-восток. Далее, странный господин надел перчатку и шепотом, таинственно произнёс: «Да Аннушка пролила подсолнечное масло. Я даже знаю, как оно называется: «Золотое сечение».
Иностранец замолчал, прикрыл свои с блюдце размером глаза, и кажется заснул…
Наконец Берлиозу удалось вставить слово, и он почти закричал: «Какое, чёрт побери масло, какая к черту Аннушка! У меня через два часа на Бронной заседание правления, где я председательствую!»
Иностранец сверкнув желтыми глазами ехидно произнёс: «А вот и неправда ваша. Не будет никакого собрания, а будет: голова - жах! – отрезана, нога - хрясь! – сломана, … рука тоже отдельно от тела лежит, в сторонке трепыхается, … а Аннушки и след простыл. С трамваями, знаете ли милок, не шутят, …а вы мне тут втыкаете: Вера, Бытие, Христос… - нет никого! - были, да все вышли.
С этими словами щёголь иностранец встал, раскланялся и пошагал своей прыгающей походкой вдоль Патриарших прудов.
Глава четвёртая
Два литератора переглянулись. Бездомный покрутил у виска. Берлиоз пробурчал еле слышно: «Сумасшедший какой-то, а с виду приличный иностранец. По русский говорит прилично, почти без акцента».
Председатель Берлиоз, уже был там, на Малой Бронной, на совещании. Он думал, прикидывал, что скажет коллегам, как построит свою речь, чтобы лицом в фейс не упасть.
Бездомный заприметил на том месте, где только что сидел иностранец кусок плотной бумаги. Он наклонился. Кусок картона оказался визиткой. Визитка была с золотым кантом. На ней по белому полю золотом было написано: Профессор Воланд. На обратной стороне визитки, от руки карандашом было начертано – Христа нет.
Часть вторая, глава первая
Понтий Пилат прокуратор Иудей, прогуливался по анфиладе. Не глядя, на человека смиренно стоящего с опушенной головой, прокуратор произнес: «Я слышал, ты иудей, фокусы всякие умеешь делать, раны врачевать, … а ещё мне доложили, что к бунту народ подбиваешь, … отвечай!»
Человек, к которому обращался прокуратор, молчал.
Понтий Пилат вплотную подошел к человеку, морщась, видимо от головной боли строго произнёс: «Я жду иудей, - при этих словах Пилат перевёл взгляд на рядом стоявшего стражника, - всыпь-ка голубчик плетей этому немому, … да не здесь, выведи на задний двор».
Прокуратор Иудей Понтий Пилат был стар, его мучила подагра. Голова раскалывалась. Он не мог спать, а тут ещё эти варвары со своими проблемами. Пилату хотелось в Италию, в Рим, домой…
С дальнего двора чуть слышно доносились хрипы и крики.
Глава вторая
Прокуратор Понтий Пилат сидел в золочёном кресле с закрытыми глазами. Стражник, держал за волосы человека с чёрной, всклоченной бородой, человек дышал хрипло, прерывисто. Они оба, человек и стражник, стояли перед прокуратором. На мраморные, белые с розовым отливом плиты анфилады струйками стекала кровь.
Понтий Пилат, не открывая глаз, почти шепотом произнёс: «А ещё мне докладывали, что ты иудей, называл себя царём».
Человек, изодранный плетью до самых костей молчал. Его голова, покрытая черными, достающими до плеч волосами, была низко опущена,
Прокуратор открыл глаза…
Часть третья, глава первая
Глава 20
Крем Азазелло
Луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клена. Липы и акации разрисовали землю в саду сложным узором пятен. Трехстворчатое окно в фонаре, открытое, но задернутое шторой, светилось бешеным электрическим светом. В спальне Маргариты Николаевны горели все огни и освещали полный беспорядок в комнате. На кровати на одеяле лежали сорочки, чулки и белье, скомканное же белье валялось просто на полу рядом с раздавленной в волнении коробкой папирос. Туфли стояли на ночном столике рядом с недопитой чашкой кофе и пепельницей, в которой дымил окурок, на спинке стула висело черное вечернее платье. В комнате пахло духами, кроме того, в нее доносился откуда-то запах раскаленного утюга.
Маргарита Николаевна сидела перед трюмо в одном купальном халате, наброшенном на голое тело, и в замшевых черных туфлях. Золотой браслет с часиками лежал перед Маргаритой Николаевной рядом с коробочкой, полученной от Азазелло, и Маргарита не сводила глаз с циферблата. Временами ей начинало казаться, что часы сломались и стрелки не движутся. Но они двигались, хотя и очень медленно, как будто прилипая, и наконец <длинная стрелка упала на двадцать девятую минуту десятого>. Сердце Маргариты страшно стукнуло, так что она не смогла даже сразу взяться за коробочку. Справившись с собою, Маргарита открыла ее и увидела в коробочке жирный желтоватый крем. Ей показалось, что он пахнет болотной тиной. Кончиком пальца Маргарита выложила небольшой мазочек крема на ладонь, причем сильнее запахло болотными травами и лесом, и затем ладонью начала втирать крем в лоб и щеки. Крем легко мазался и, как показалось Маргарите, тут же испарялся. Сделав несколько втираний, Маргарита глянула в зеркало и уронила коробочку прямо на стекло часов, от чего оно покрылось трещинами. Маргарита закрыла глаза, потом глянула еще раз и бурно расхохоталась.
Ощипанные по краям в ниточку пинцетом брови сгустились и черными ровными дугами легли над зазеленевшими глазами. Тонкая вертикальная морщинка, перерезавшая переносицу, появившаяся тогда, в октябре, когда пропал мастер, бесследно пропала. Исчезли и желтенькие тени у висков, и две чуть заметные сеточки у наружных углов глаз. Кожа щек налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел и чист, а парикмахерская завивка волос развилась.
На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая черноволосая женщина лет двадцати, безудержно хохочущая, скалящая зубы.
Нахохотавшись, Маргарита выскочила из халата одним прыжком и широко зачерпнула легкий жирный крем и сильными мазками начала втирать его в кожу тела. Оно сейчас же порозовело и загорелось. Затем мгновенно, как будто из мозга выхватили иголку, утих висок, нывший весь вечер после свидания в Александровском саду, мускулы рук и ног окрепли, а затем тело Маргариты потеряло вес.
Она подпрыгнула и повисла в воздухе невысоко над ковром, потом ее медленно потянуло вниз, и она опустилась.
Ай да крем! Ай да крем! - закричала Маргарита, бросаясь в кресло.
Втирания изменили ее не только внешне. Теперь в ней во всей, в каждой частице тела, вскипала радость, которую она ощутила, как пузырьки, колющие все ее тело. Маргарита ощутила себя свободной, свободной от всего. Кроме того, она поняла со всей ясностью, что именно случилось то, о чем утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю свою жизнь навсегда. Но от этой прежней жизни все же откололась одна мысль о том, что нужно исполнить только один последний долг перед началом чего-то нового, необыкновенного, тянущего ее наверх, в воздух. И она, как была нагая, из спальни, то и дело взлетая на воздух, перебежала в кабинет мужа и, осветив его, кинулась к письменному столу. На вырванном из блокнота листе она без помарок быстро и крупно карандашом написала записку:
«Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Мне пора. Прощай. Маргарита».
С совершенно облегченной душой Маргарита прилетела в спальню, и следом за нею туда же вбежала Наташа, нагруженная вещами. И тотчас все эти вещи, деревянные плечики с платьем, кружевные платки, синие шелковые туфли на распялках и поясок - все это посыпалось на пол, и Наташа всплеснула освободившимися руками.
Что, хороша? - громко крикнула охрипшим голосом Маргарита Николаевна.
Как же это? - шептала Наташа, пятясь, - как вы это делаете, Маргарита Николаевна?
Это крем! Крем, крем, - ответила Маргарита, указывая на сверкающую золотую коробку и поворачиваясь перед зеркалом.
Наташа, забыв про валяющееся на полу мятое платье, подбежала к трюмо и жадными, загоревшимися глазами уставилась на остаток мази. Губы ее что-то шептали. Она опять повернулась к Маргарите и проговорила с каким-то благоговением:
Кожа-то! Кожа, а? Маргарита Николаевна, ведь ваша кожа светится. - Но тут она опомнилась, подбежала к платью, подняла и стала отряхивать его.
Бросьте! Бросьте! - кричала ей Маргарита, - к черту его, все бросьте! Впрочем, нет, берите его себе на память. Говорю, берите на память. Все забирайте, что есть в комнате.
Как будто ополоумев, неподвижная Наташа некоторое время смотрела на Маргариту, потом повисла у нее на шее, целуя и крича:
Атласная! Светится! Атласная! А брови-то, брови!
Берите все тряпки, берите духи и волоките к себе в сундук, прячьте, - кричала Маргарита, - но драгоценностей не берите, а то вас в краже обвинят.
Наташа сгребла в узел, что ей попало под руку, платья, туфли, чулки и белье, и побежала вон из спальни.
В это время откуда-то с другой стороны переулка, из открытого окна, вырвался и полетел громовой виртуозный вальс и послышалось пыхтение подъехавшей к воротам машины.
Сейчас позвонит Азазелло! - воскликнула Маргарита, слушая сыплющийся в переулке вальс, - он позвонит! А иностранец безопасен. Да, теперь я понимаю, что он безопасен!
Машина зашумела, удаляясь от ворот. Стукнула калитка, и на плитках дорожки послышались шаги.
«Это Николай Иванович, по шагам узнаю, - подумала Маргарита, - надо будет сделать на прощание что-то очень смешное и интересное».
Маргарита рванула штору в сторону и села на подоконник боком, охватив колено руками. Лунный свет лизнул ее с правого бока. Маргарита подняла голову к луне и сделала задумчивое и поэтическое лицо. Шаги стукнули еще раза два и затем внезапно стихли. Еще полюбовавшись на луну, вздохнув для приличия, Маргарита повернула голову в сад и действительно увидела Николая Ивановича, проживающего в нижнем этаже этого самого особняка. Луна ярко заливала Николая Ивановича. Он сидел на скамейке, и по всему было видно, что он опустился на нее внезапно. Пенсне на его лице как-то перекосилось, а свой портфель он сжимал в руках.
А, здравствуйте, Николай Иванович! - грустным голосом сказала Маргарита, - добрый вечер! Вы из заседания?
Николай Иванович ничего не ответил на это.
А я, - продолжала Маргарита, побольше высовываясь в сад, - сижу одна, как видите, скучаю, гляжу на луну и слушаю вальс.
Левою рукою Маргарита провела по виску, поправляя прядь волос, потом сказала сердито:
Это невыносимо, Николай Иванович! Все-таки я дама, в конце концов! Ведь это хамство не отвечать, когда с вами разговаривают!
Николай Иванович, видный в луне до последней пуговки на серой жилетке, до последнего волоска в светлой бородке клинышком, вдруг усмехнулся дикой усмешкой, поднялся со скамейки и, очевидно, не помня себя от смущения, вместо того, чтобы снять шляпу, махнул портфелем в сторону и ноги согнул, как будто собирался пуститься вприсядку.
Ах, какой вы скучный тип, Николай Иванович, - продолжала Маргарита, - вообще вы все мне так надоели, что я выразить вам этого не могу, и так я счастлива, что с вами расстаюсь! Ну вас к чертовой матери!
В это время за спиною Маргариты в спальне грянул телефон. Маргарита сорвалась с подоконника и, забыв про Николая Ивановича, схватила трубку.
Говорит Азазелло, - сказали в трубке.
Милый, милый Азазелло! - вскричала Маргарита.
Пора! Вылетайте, - заговорил Азазелло в трубке, и по тону его было слышно, что ему приятен искренний, радостный порыв Маргариты, - когда будете пролетать над воротами, крикните: «Невидима!» Потом полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо на реку. Вас ждут!
Маргарита повесила трубку, и тут в соседней комнате что-то деревянно заковыляло и стало биться в дверь. Маргарита распахнула ее, и половая щетка, щетиной вверх, танцуя, влетела в спальню. Концом своим она выбивала дробь на полу, лягалась и рвалась в окно. Маргарита взвизгнула от восторга и вскочила на щетку верхом. Тут только у наездницы мелькнула мысль о том, что она в этой суматохе забыла одеться. Она галопом подскочила к кровати и схватила первое попавшееся, какую-то голубую сорочку. Взмахнув ею, как штандартом, она вылетела в окно. И вальс над садом ударил сильнее.
С окошка Маргарита скользнула вниз и увидела Николая Ивановича на скамейке. Тот как бы застыл на ней и в полном ошеломлении прислушивался к крикам и грохоту, доносящимся из освещенной спальни верхних жильцов.
Прощайте, Николай Иванович! - закричала Маргарита, приплясывая перед Николаем Ивановичем.
Тот охнул и пополз по скамейке, перебирая по ней руками и сбив наземь свой портфель.
Прощайте навсегда! Я улетаю, - кричала Маргарита, заглушая вальс. Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нужна, и, зловеще захохотав, накрыла ею голову Николая Ивановича. Ослепленный Николай Иванович грохнулся со скамейки на кирпичи дорожки.
Маргарита обернулась, чтобы последний раз глянуть на особняк, где так долго она мучилась, и увидела в пылающем огне искаженное от изумления лицо Наташи.
Прощай, Наташа! - прокричала Маргарита и вздернула щетку, - невидима, невидима, - еще громче крикнула она и между ветвями клена, хлестнувшими ее по лицу, перелетев ворота, вылетела в переулок. И вслед ей полетел совершенно обезумевший вальс.
Глава 21
Полет
Третий переулок вел прямо к Арбату. Здесь Маргарита совершенно освоилась с управлением щеткой, поняла, что та слушается малейшего прикосновения рук или ног и что, летя над городом, нужно быть очень внимательной и не очень буйствовать. Кроме того, совершенно ясно стало уже в переулке, что прохожие летунью не видят. Никто не задирал головы, не кричал «Гляди, гляди!», не шарахался в сторону, не визжал и не падал в обморок, диким смехом не хохотал.
Маргарита летела беззвучно, очень медленно и невысоко, примерно на уровне второго этажа. Но и при медленном лете, у самого выхода на ослепительно освещенный Арбат, она немного промахнулась и плечом ударилась о какой-то освещенный диск, на котором была нарисована стрела. Это рассердило Маргариту. Она осадила послушную щетку, отлетела в сторону, а потом, бросившись на диск внезапно, концом щетки разбила его вдребезги. Посыпались с грохотом осколки, прохожие шарахнулись, где-то засвистели, а Маргарита, совершив этот ненужный поступок, расхохоталась. «На Арбате надо быть еще поосторожнее, - подумала Маргарита, - тут столько напутано всего, что и не разберешься». Она принялась нырять между проводами. Под Маргаритой плыли крыши троллейбусов, автобусов и легковых машин, а по тротуарам, как казалось сверху Маргарите, плыли реки кепок. От этих рек отделялись ручейки и вливались в огненные пасти ночных магазинов. «Э, какое месиво! - сердито подумала Маргарита, - тут повернуться нельзя». Она пересекла Арбат, поднялась повыше, к четвертым этажам, и мимо ослепительно сияющих трубок на угловом здании театра проплыла в узкий переулок с высокими домами. Все окна были открыты, и всюду слышалась в окнах радиомузыка. Из любопытства Маргарита заглянула в одно из них. Увидела кухню. Два примуса ревели на плите, возле них стояли две женщины с ложками в руках и переругивались.
Свет надо тушить за собой в уборной, вот что я вам скажу, Пелагея Петровна, - говорила та женщина, перед которой была кастрюля с какой-то снедью, от которой валил пар, - а то мы на выселение на вас подадим!
Сами вы хороши, - отвечала другая.
Обе вы хороши, - звучно сказала Маргарита, переваливаясь через подоконник в кухню. Обе ссорящиеся повернулись на голос и замерли с грязными ложками в руках. Маргарита осторожно протянула руку между ними, повернула краны в обоих примусах и потушила их. Женщины охнули и открыли рты. Но Маргарита уже соскучилась в кухне и вылетела в переулок.
(Михаил Булгаков, "Мастер и Маргарита")
Жизнь и творчество Михаила Булгакова были полны мистики, оригинальности и романтики. Предлагаем вам самые яркие цитаты из самого популярного произведения Булгакова - "Мастер и Маргарита".
- Кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
- Никогда не разговаривайте с неизвестными.
- Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!
- Я тебе сказку расскажу. Была на свете одна тетя. И у неё не было детей и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая.
- Рукописи не горят.
- Люди, как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…
- Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.
- Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится.
- Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!
- Свежесть бывает только одна - первая, она же и последняя.
- Праздничную полночь иногда приятно и задержать.
- Интереснее всего в этом вранье то, что оно - вранье от первого до последнего слова.
- …никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!
- Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как выглядела бы земля, если бы с неё исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и всё живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп.
- Ну что ж, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.
- Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено.
- Оставим их вдвоем. Не будем им мешать. И, может быть, до чего-нибудь они договорятся.
- Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения. Среди лиц, садившихся со мною за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы!
- Граждане! Расписывайтесь, а потом уже будете молчать сколько угодно!
- Чтобы жениться, прокуратор, требуются деньги, чтобы произвести на свет человека, нужны они же, но чтобы зарезать человека при помощи женщины, нужны очень большие деньги...
- Какой смысл умирать под стоны и хрип безнадежных больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться в другой мир под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями?
- Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта.
- О боги, боги мои, яду мне, яду!...
- Всякая власть является насилием над людьми. Настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.
- Злых людей нет на свете, есть только люди несчастливые.
- Нет документа, нет и человека.
- ... вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся в моей голове?
- Трудный народ эти женщины!
- Маэстро! Урежьте марш!
- Помилуйте… разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!
